Таллинские дворцы Петра I в контексте имперского идеологического строительства

В живописном месте эстонской столицы, на территории парка Кадриорг (в прошлом – Катериненталь) находятся два дворца первого русского императора. Это так называемый «старый» дворец, или домик Петра I, с которого в 1714 г. началась история таллинского Катериненталя, а также Екатерининский дворец, к строительству которого Петр I приступил в 1718 г.

Появление каждого из этих дворцов было связано с событиями Северной войны (1700-1721) и большими планами Петра I – от строительства военной гавани в Ревеле ^[1]1. В настоящей статье, говоря о Таллине начала XVIII в., мы будем использовать название Ревель, отраженное в документах того времени. до создания здесь дворцово-паркового ансамбля, посвященного любимой супруге Екатерине Алексеевне. Вместе с тем, история таллинских дворцов была неразрывно связана и с определенными задачами имперского идеологического строительства второй половины 1710-х гг., и именно на этом имперском контексте мы сосредоточим внимание в настоящей статье.

Первый приезд царя в завоеванный Ревель состоялся в декабре 1711 г. ^[2]2. Столицу Эстляндии Петр I посещал 11 раз. Это были разные по продолжительности и целям визиты, но они всегда сопровождались пышным приемом со стороны городских властей, торжествами, и разнообразными увеселениями, устраиваемыми для царя. Во время этого визита, продолжавшегося две недели, Петр I и государыня Екатерина Алексеевна останавливались в Верхнем городе, в доме Вольмара Антона фон Шлиппенбаха (Müürisepp, Vilbaste, 15).^[3]3. Вольмар Антон фон Шлиппенбах – шведский генерал-майор, плененный под Полтавой и перешедший вскоре на русскую службу, являлся владельцем нескольких имений в Лифляндии и Эстляндии. Дом Шлиппенбаха, где останавливались Петр с Екатериной, сохранился до наших дней. Уже в следующем, 1712 г. для царя был приобретен просторный трехэтажный дом, несколько окон которого (в соответствии с пожеланиями Петра I), смотрели прямо на гавань.^[4]4. «Городовому дворцу» царя посвящена отдельная статья М. Лумисте, где впервые опубликованы и проанализированы чертежи этого здания, выполненные в 1753 г. И. Тейхертом. Согласно предположениям исследовательницы, дворец был построен в период 1712-1713 гг. по проекту Д. Трезини, или одного из его ближайших помощников (Lumiste, 112) . Искусствовед Ю. Куускема, ссылаясь на архивные материалы РГАДА, указывает, что этот дом приобрели для царя в 1712 г. (Kuuskemaa 2010, 32). К сожалению, здание городского дворца Петра I, находившееся на пересечении современных улиц Толли и Лай, не сохранилось до наших дней. В январе 1714 г. Его Величество занялся обустройством еще одного дома, куда заселился вместе с супругой в июне того же года, и где предпочитал останавливаться во время своих последующих визитов в Ревель. Рассмотрим обстоятельства приобретения этого дома, получившего вскоре название «старый дворец», - сегодня здесь находится Дом-музей Петра I, являющийся филиалом Таллинского городского музея (Илл. 1).

29 января 1714 г. в Ревеле «палили изо всех пушек», салютуя Петру I по случаю его очередного приезда в столицу Эстляндии. Из записей царского «Походного журнала» известно, что Его Величество по прибытии «исперва изволил быть у корабельной пристани, а потом кушал у Генерала Шлипимбаха» (Походный журнал 1714 (I), 3). Через несколько дней, в присутствии генерала Вейде, адмирала Ф.М. Апраксина и важных городских персон, Петр I заложил в городе «пристань»^[5]5. В крупном портовом городе, каким являлся Ревель, пристань, несомненно, была. В Походном журнале речь идет о закладке нового военного порта («Во второй день <февраля, - М.С.> Господин Генерал изволил заложить у Ревеля пристань, на котором закладе были господин Адмирал, и генерал Вейд и протчие» (Походный журнал 1714 (I), 3)). и удивил магистрат неожиданным решением: царь пожелал приобрести небольшое поместье за городской чертой, в местности Фонтеналь. Это был одноэтажный каменный дом весьма скромных размеров (холл, открытая кухня и две жилых комнаты), а также несколько хозяйственных построек в округе. Сумма сделки составила 3500 талеров, став несомненной удачей для продавца – вдовы бургомистра Дрентельна, поскольку соседние поместья оценивались куда меньше: от 300 до 1300 талеров (Lumiste, 113).

Что привлекло царя в доме Дрентельнов? Прежде всего – удачное расположение: на склоне высокого пустынного холма (Ласнамяги), откуда идеально просматривались и море, и город. Уже с осени 1713 г. Петр I готовился к летней военно-морской кампании, намереваясь атаковать шведский флот. Ревелю отводилась в этой кампании важная роль. Именно сюда из Петербурга, на корабле св. Екатерина, Петр прибыл в июне 1714 г., дожидаясь союзного флота датчан (вопреки договоренностям, их корабли так и не появились у города), и именно из Ревеля царь направился к финским берегам, дав сражение кораблям неприятеля у мыса Гангут.

Весной и летом 1714 г. за шведскими кораблями велись регулярные наблюдения: вражеский флот подходил к Ревелю на столь близкое расстояние, что его наблюдали с высоты Домской церкви: «Пополудни в 5-м часу увидели неприятелей из города с Дома, потом уже крейсеры прислали с тем же в 6-м часу в исходе, почему велено тотчас сигнал дать, чтоб все были на кораблях и протчих судах готовы» (Походный журнал 1714 (I), 29). Дом Дрентельнов представлял собой не менее удобный наблюдательный пункт: море находилось в непосредственной близости^[6]6. Согласно картам начала XVIII в., линия моря 300 лет назад была гораздо ближе к этому дому, чем сейчас., а с горы Ласнамяги царь невооруженным глазом мог наблюдать передвижения кораблей и отслеживать ситуацию. Об этом свидетельствуют и записи Походного журнала. Так, например, за 18 июня журнал сообщает, что после обеда, гуляя «на горе» подле «новых хором», Петр I «увидел кораблей Шведских 6, командор Виц-Адмирал Лили; и поехал Его Величество на Полтаву и собирались наши корабли» (Походный журнал 1714 (IV), 113).

При выборе участка фон Дрентельнов немаловажным было, по-видимому, и то обстоятельство, что дом находился за городской чертой, обеспечивая определенную приватность. Это было особенно актуально в отношении жены царя Екатерины I. Летом 1714 г. она снова была «на сносях», но по обыкновению «спутешествовала» своему супругу. Большую часть лета царица провела в этом доме и оставалась здесь до начала сентября. Позднее рядом с домом Екатериной был разбит небольшой «огород», где она выращивала цветы, мяту и пряные травы.

Запись о покупке дома Петром I осталась в книге Ревельского магистрата, правда, регистрация купли-продажи была осуществлена городскими властями лишь 13 августа 1715 г. (Müürisepp, 16). Магистрат, очевидно, занимал выжидательную позицию: после летней морской кампании 1714 года, закончившейся триумфальной победой России у мыса Гангут, шведский флот мог готовиться к ответной кампании, исход которой мог, в свою очередь, снова поменять судьбу горожан. И только дальнейшие активные действия Петра по укреплению ревельской гавани, а также переговоры царя в июле 1715 г. с голландской и английской эскадрами, прибывшими в Ревель, явились убедительным аргументом в пользу окончательного оформления сделки. Вскоре Петр I приобрел еще четыре соседних поместья, территория которых составила в общей сложности порядка 100 гектаров.

В рамках интересующей нас темы факт покупки поместья фон Дрентельнов за 3500 талеров весьма показателен. Петр I не просто проявляет щедрость, но пытается строить с местным дворянством особые добропорядочные отношения, демонстрируя, что для них он не завоеватель, но, скорее, новый покровитель, причем даже лучший, чем был для них король шведский Карл XII. Здесь уместно процитировать строки из «Универсала жителям Эстляндии и г. Ревеля», составленного царем в 1710 г. и отправленного в осажденный город, «чтобы заручиться поддержкой населения, особенно рыцарства и магистрата, игравших в управлении городом первостепенную роль»: «уведомляем каждого в отдельности и всех жителей княжества Эстляндского, к какому бы сословию они не принадлежали и каково бы ни было их имущественное положение, отныне милостиво объявляем как каждому жителю в отдельности, так и всем вместе, какого бы они ни были происхождения и звания: наследственным владельцам, залогодержателям и арендаторам, жителям городов и местечек, не исключая самого простого крестьянина, что мы нашей царской милостью свято обещаем им полную безопасность и благоволение в их поместьях, домах и жилищах <…>. Мы принимаем под нашу великую царскую защиту всех и каждого в отдельности, и всех уроженцев, владельцев и жителей упомянутого княжества со всем их имуществом и принадлежащими им поместьями и милостиво гарантируем им полную безопасность <курсив мой. - М.С.> (ПБПВ 10, 695; 285).

Благородно покупая (а не отбирая на правах завоевателя) земли местных дворян, царь явно следовал этому документу, хранившемуся со времени тихой капитуляции Ревеля в городском магистрате и являвшемуся своего рода гарантом царской милости. Вместе с тем, ничто не мешало Петру I вероломно нарушать данные обещания, как только они переставали отвечать его интересам.^[7]7. Так, например, пункты универсала, касающиеся гарантий и «полной неприкосновенности» лютеранской церкви, были нарушены сразу по капитуляции города и многократно нарушались впоследствии при отъятии лютеранских храмов и переосвящении их в православные. (См.: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а).

Нам, однако, важно отметить, что уже в этом документе 1710 года, обращаясь к жителям Ревеля, Петр I в первых же строках именует себя императором: «Мы, Петр Первый, Божией милостью царь и император всероссийский» (ПБПВ 10, 285).

В 1718 г. на купленной рядом с бывшим домом Дрентельнов земле, царь приступил к строительству новой по-настоящему роскошной летней резиденции, которой даст имя Катериненталь (Илл. 2).^[8]8. О том, что уже в первые годы своего существования дворцово-парковый ансамбль получил имя супруги Петра I, свидетельствуют записи камер-юнкера Берхгольца за 1721 и 1723 гг. Как представляется, посвящение дворца Екатерине могло быть связано и с печальными событиями 1718 г. в царской семье. После драматической развязки с делом царевича Алексея, Екатерина Алексеевна невольно поменяла статус: теперь она была матерью единственного наследника престола – царевича Петра Петровича. Руководить строительными работами Петр I пригласит римского архитектора Никола Микетти, позднее, к работам будет привлечен также русский архитектор Михаил Земцов. При создании Катериненталя, в оформлении дворца и обустройстве парка, тема Петра-императора, покровителя и благодетеля станет одной из центральных. Для ее воплощения архитекторы (а за ними всегда стояли прямые распоряжения Петра) обратятся к яркому языку барочных аллегорий и эмблем, выполняющих совершенно определенную программную функцию.

Не претендуя в настоящей работе охватить все аспекты этой дворцовой риторики, попытаемся обозначить лишь некоторые из них. В центре нашего внимания будут эмблематические сюжеты Парадного зала, где в первозданном виде сохранились лепнина и росписи, отобранные и одобренные лично Петром, и воплощенные живописцами и скульпторами.

Начнем с памятной каменной плиты, которая сегодня встречает всех посетителей дворца и находится по левую руку от основного входа. Здесь в первых строках на латинском языке воспроизведены фактически те же слова, что в универсале Петра 1710 года (Илл. 3): «Петр Первый, Божьей благодатью Российский император <…>». Петр I опережает события, поскольку титул императора, Отца Отечества и Великого будет поднесен ему официально в 1721 г., после заключения Ништадского мира. Впрочем, официальной культуре были известны и более ранние примеры именования Петра императором. Здесь можно вспомнить, например, издание «Символ и эмблематов» 1705 г., где Петр Император появляется на фронтисписе издания в обрамлении соответствующей имперской символики.

В случае с Катерининским дворцом в Ревеле появление титула императора обретало дополнительное усиленное звучание: начало строительства резиденции фактически совпало с началом мирных переговоров на Аландских островах, когда Россия и Швеция пытались договориться о статусе завоеванных Россией территорий. Петр I позиционирует себя на завоеванной земле как император, не оставляя новым подданным сомнений в том, кому же de facto принадлежит эта земля, а указание на милость Божью (которое в надписи обозначено даже графически, более крупным шрифтом) должно было развеять любые сомнения. То же можно сказать и о появлении императорского титула в городском сакральном пространстве. Так, почти синхронно с началом работ в Катеринентале, в период с 1717 по 1719 г. Иван Зарудный создает для Ревеля уникальный иконостас (Илл. 4). Иконостас строится в Москве, но предназначен для церкви, которую генерал-губернатор Эстляндии, А.Д. Меншиков изъял у шведского гарнизона и повелел переосвятить в православную. Освящение происходило в знаковый день, 19 февраля 1716 г., когда православная церковь отмечала праздник Торжества православия.^[9]9. Ревельскому иконостасу И.П. Зарудного посвящен ряд наших совместных с проф. Е. Погосян работ. (См.: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а; Погосян, Сморжевских-Смирнова 2012; Сморжевских-Смирнова 2012). Иконостас представляет собой выдающееся произведение искусства и архитектуры, не имеющее в православной традиции аналогов. В иконостасе 2 придела – Преображенский и Петро-Павловский, более 150 резных надписей, обилие резьбы и деревянной скульптуры, кафедра проповедника в композиционном центре иконостаса, между двумя приделами. На уровне местного ряда Петро-Павловского придела, связанного с царем Петром, имеется надпись-посвящение (Илл. 5): «Петру Алексеевичу несравненному и всесветнаго благочестия цесарю во обладание пресветлыя его даровавшему победы на супротивныя Шведы Императору Первому Державы Всероссийския и прочим и при Благочестивейшей ЕВ Цесареве Екатерине Алексеевне Всероссийской <…> устроися храм <…> сей же алтарь святых верховных апостолов Петра и Павла в тезоименитство». В лютеранском городе, в иконостасе новоустроенной православной церкви, Петр I представлен как император, которому «во обладание» вверяется не только бывший шведский храм, но и шведские земли. Супруга его представлена как Цесарева, а кроме того изображение св. Екатерины, святой патронессы «цесаревы», помещено сразу под кафедрой, в центре иконостаса.^[10]10. Почти сразу по взятии Ревеля здесь появился ряд посвящений царской избраннице. Начало этому процессу было положено светлейшим князем, А. Д. Меншиковым, губернатором Ингрии, Корелии и Эстляндии, в юрисдикцию которого попадал и Ревель. Уже в 1711 г. к первому визиту Петра I и Екатерины I в Ревель Меншиков заказал необычную икону, где Екатерина Алексеевна предстает в образе своей тезоименитой святой, а царь Петр – в образе апостола Петра, стоящего по правую руку от Христа. «Святые покровители Петра и Екатерины помещены на иконе по сторонам от государственного герба, то есть апостол Петр представлен здесь именно как святой патрон царя (об этом свидетельствуют и вирши в нижней части иконы), и Екатерина — в симметричной царю позиции, так, как изображали святых патронесс цариц или самих цариц на иконах этого времени» (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011: 120). В отличие от всех остальных персонажей иконы, св. Екатерина смотрит прямо на зрителя, чем сразу же приковывает внимание. Не только расположение св. Екатерины в композиции иконы, особо прописанный взгляд, но и целый ряд других составляющих образа, имел прямое отношение к событиям 1711 г. Тогда, накануне Прутского похода, Екатерина была официально провозглашена Российской государыней и тайно обручена с Петром. Свадебному сюжету иконы «Литургия Господня» посвящена наша совместная с Е.А. Погосян статья, и останавливаться подробно на этой теме сейчас мы не будем (см.: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011). Напомним лишь, что в феврале 1712 г. состоялось официальное бракосочетание Петра I с Екатериной (подготовкой свадьбы, кстати, занимался в Петербурге тоже А.Д. Меншиков), и вопрос о брачных узах царя, открытый еще с 1705 г., наконец-то решился (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011: 124-137). Благодаря иконе «Литургия Господня», хранившейся в городском храме, образ св. Екатерины, а с ней и Екатерины Алексеевны, как покровительницы здешних земель, был представлен и закреплен на территории завоеванного царем города. Символическое присутствие Екатерины как в сакральном, так и в светском пространстве Ревеля во второй половине 1710-х гг. было только усилено.

Вернемся в Кадриоргский дворец, проследовав в Парадный зал. Здесь нас встречают монограммы Петра и Екатерины, выполненные золотом по глубокому синему фону, и расположенные в точности друг напротив друга, т.е. в абсолютно симметричной и равной позиции (Илл. 6). Над монограммами мы видим два живописных плафона, фигуры крылатых гениев, трубящих вечную славу монаршей чете, а кроме того, изображения двуглавых орлов по сторонам от плафона и большую корону в сиянии.

Рассмотрим сюжеты плафонов. Всего малых плафонов четыре: по одному над монограммами Петра и Екатерины, а также на оставшихся двух стенах.

Над Петром (Илл. 7) – это сноп колосьев с девизом на латыни „VITAE MELIORUS USUM“, т.е. «к лучшей жизни». В официальной культуре Петровской эпохи эта эмблема используется самыми разными жанрами панегирической культуры и трактуется как имперский символ. Приведем лишь один из наиболее ранних примеров использования этой эмблемы в официальной панегирической культуре. Когда были одержаны победы 1704 года, взяты крепости Дерпт (Тарту) и Нарва, в Москве были устроены пышные торжества. Триумфовали традиционно в несколько этапов: сначала торжественное вшествие победителей в город через триумфальные врата, а затем празднование Нового года, которое, начиная с 1703 г. Петр всегда соотносит с готовым итоговым военным торжеством (Погосян 2001: 94-95). Праздник Нового года – это воспоминание прошедшей военной компании, благодарение за нее и символическое призывание удачи на новые марсовы свершения, что находит выражение и в языке Петровского фейерверка.

Новогодние торжества начинаются с проповеди Стефана Яворского в Успенском соборе. В честь первых крупных побед на территории Эстляндии и Лифляндии, местоблюститель патриаршего престола произносит 1 января 1705 г. удивительную проповедь, темой к которой берет 6 стих 125 псалма: «Сеющия слезами радостию пожнут, ходящих хождаху и плакахуся, метающе семена своя, грядуще же приходят с радостию вземлюще рукояти <снопы> своя».

Проповедь посвящена торжественной жатве, которую собрали российские войска на поле брани в «июле и августе в году 1704, егда преславнии городы Нарва и Дерпт крепкою российскаго воинства рукою пленена быша, а также прочии города, которые «мужи сии (т.е. его слушатели, – М.С.) пожасте» (Яворский 1702: л. 58). Вся проповедь о том, что в 1700 г. у Петра было слезное сеяние под Нарвой (когда русская армия была разгромлена войсками Карла XII), а теперь настала радостная жатва, собранная на «марсовых ливонских полях», связанная в снопы и готовая для того, чтобы возложить ее на триумфальную колесницу российского царства.

Теме проповеди Яворского вторил и государев фейерверк, сожжённый в тот же день, 1 января, спустя несколько часов. Сценаристом фейерверка и автором программы был уже сам царь. Один из центральных сюжетов фейерверка, изображал поле спелой пшеницы и серп. Надпись, размещенная над изображением, повторяла темы царской переписки и реляций (Илл. 8): «Боже, како благослови возвращение, тако соверши пожатие». Под возвращением подразумевалось взятие «дедичных городов» – Нарвы и Дерпта, а под жатвой – та польза, которую России принесут эти победы. Проповедь митрополита Стефана не просто совпадала с сюжетом царского фейерверка, но детально развивала тему счастливой жатвы.

К 1718 г. сноп колосьев как символ завоеванных Петром городов – это уже своего рода общее место в эмблематической панегирической культуре (он повторяется в росписях триумфальных врат, фейерверках и проч.).

В статусе резиденции российских монархов дворец должен был нести представительскую и репрезентативную функцию, и оформление интерьера имело особенное значение. Плафон «Сноп колосьев», обрамленный скульптурными изображениями двух имперских орлов, являлся уже символом новой империи, которой Россия готовилась стать в самом ближайшем времени. Вместе с тем, эмблема «прочитывалась» и в контексте тех идей, что повторялись многократно в «военных» проповедях и фейерверках: Петр I «собирает» то, что было «посеяно» его предками («возвращает» «праотеческие города») и объединяет «расточенное» – «вяжет в снопы» то, что его «праотцы» не смогли собрать воедино.

В оформлении Катерининского дворца это однозначный имперский символ, разъясняющий местному населению, что все здешние города «собраны» и «связаны» царем Петром для лучшей жизни.

Монограмма Екатерины (Илл. 9), как и Петра, выполнена золотом по глубокому синему фону. Над ней расположилась прекрасная роза-плафон с девизом-комплиментом «Junicta Arma Decori», что в переводе означает – «Объединенное красой оружие». Так Петр, очевидно, намекал на то, что супруга его не только прекрасна собою, но всегда готова разделить с ним и его «марсовы труды» (Kuuskemaa 2010: 79). И, действительно, Екатерина была первой из российских цариц, сопровождавшей супруга в многочисленных военных походах.^[11]11. В 1714 г. военные «подвиги» Екатерины (в числе их – спасение русской армии от позорного плена у реки Прут) будут отмечены особым посвящением: Петр I учредит первый женский орден «Св. Екатерины», девизом которого станут слова «За любовь и отечество». О бесстрашии Екатерины в боевых условиях рассуждал подробно и о. Феофан (Прокопович) в своей проповеди 1717 г. на тезоименитство Екатерины Алексеевны.

Монограмма и эмблема Екатерины были такой же весомой репрезентацией власти и знаком высокого царственного присутствия, как монограмма и плафон-эмблема Петра. Не случайно, поэтому, у эмблемы Екатерины (плафона и монограммы) такое же точно «обрамление» из гербовых орлов и императорских корон, как у царя. Все указывало на то, что она – покровительница и равноправная с Петром хозяйка здешних земель.

Показательно также, что монограмма Екатерины украшает ту половину дворца, что смотрела на море и была обозначена в плане как покои царя. Так же и монограмма Петра – располагается в том крыле, что предназначалось для проживания Екатерины. Замыслу государя вторило барочное остроумие: даже тогда, когда Петр не вместе с супругой (в своей половине дворца), ее присутствие ни на миг не должно оставлять его; то же самое происходило с постоянным «присутствием» супруга в покоях Екатерины. Однако такую же присутственную функцию в отсутствии царской четы должны были нести их эмблемы и символы власти, являющиеся и сегодня концептуальными и композиционными центрами Парадного зала.

Рассмотрим также оставшиеся малые плафоны Парадного зала, которые, как и плафоны-эмблемы Петра и Екатерины составляют тематическую пару и расположены симметрично, друг напротив друга. Это – изображение лилии на восточной стене и ласточки – на западной (Илл. 10). В православной традиции лилия, или «крин» – райский цветок, символизирующий также чистоту истинной веры. Этому вторит и девиз плафонной росписи – Candore Omnia Vincit («Чистотою все победимо»). Ласточка на противоположном плафоне, согласно девизу над ней, «возвращает лучшие времена» (Et Tempora Laeta Reducit). В эмблематической культуре «умирающая» на зиму и «воскресающая» весной ласточка символизировала воскресение (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2010: 528). Можно полагать, что в контексте лютеранского пространства, лилия и ласточка олицетворяли чистоту веры российских монархов и утверждение православия, а в случае отдельных городов – воскресение православия на завоеванной земле. На это указывает очень жесткая и последовательная политика Петра по изъятию и переосвящению лютеранских церквей в православные, начиная с первых завоеваний на землях Эстляндии и Лифляндии в 1704 г.^[12]12. Подробнее об этом: Сморжевских-Смирнова 2013, 181-200

Отметим, что эскизы всех четырех эмблем были «созданы Жаком Балли (1629-1679) в 1665 г. и предназначались для восхвалявших правление Людовика XIV гобеленов <…>. Изначально ласточка и роза символизировали весну, лилия и сноп колосьев лето» (Кадриоргский дворец, 21) Кадриоргские плафоны вторят этой «сезонной» тематике, и в оформлении Парадного зала тема весны и лета поддержана также лепниной: камины украшены прекрасными вазами с подснежниками и подсолнухами (Илл. 11). В полном соответствии с барочной традицией, каждый из этих цветов обладал и символическим значением. Так, на уже упомянутом фронтисписе первого русского издания книги «Символов и эмблемат» (Илл. 12), в 1705 г., над портретом Петра I было изображено солнце, а подпись – «всегда и везде подобен» – уподобляла монарха небесному светилу. Надпись же над портретом Петра «Красота и защищение от него» дополняла общий смысл эмблематической композиции.

В Парадном зале Кадриоргского дворца камины с цветочным декором расположены на той же вертикали, что и монограммы Петра и Екатерины; нет никаких сомнений в том, что тематика каминной лепнины, выполненной по заказу Петра I шведским мастером С. Зельтрехом, была также тщательно подобрана, как и все остальные детали самого главного зала императорской резиденции в Ревеле. Тогда, в полном соответствии с эмблематическо-панегирической традицией, подсолнухи должны были указывать на Петра I – нового хозяина здешних земель. Подснежники, традиционно символизирующие «цветущую весну», в этом контексте, по-видимому, знаменовали «окончание тяжкой зимы свейской неволи», – как представлялись блага для завоеванных Петром земель идеологами-панегиристами (Панегирическая литература: 168).

Рассмотрим центральный плафон Парадного зала Кадриоргского дворца (рис 13). Здесь, по распоряжению Петра I, из «Метаморфоз» Овидия живописно запечатлена история богини Дианы и Актеона, – дерзкого юного охотника, наказанного богиней.

К 1718 г., когда Петр начинает строительство дворца и выбирает сюжеты для его оформления, в светской панегирической культуре уже существует устойчивая традиция изображения России и ее военной мощи в образе богини Дианы. Именно так, например, Россия была представлена на одной из картин уже упоминавшихся нами триумфальных врат Славяно-латинской академии в честь побед 1704 г. Здесь богиня Диана спасала от уст львовых свою прекрасную нимфу. Надписи поясняли смысл аллегории: богиня Диана – Россия, лев – Швеция, спасенная нимфа – Ижорская земля с ее крепостями и городом Нарвой. Вариация этой же темы получала развитие и в следующей росписи врат, где в образе «дев-водоносов» были представлены Нарва-город и Нарва-река, спасаемые Россией от шведского «хищения» и погибели. (На Кадриоргском плафоне девы-водоносы тоже представлены – это пять нимф, которые устремляются к источнику). Чем дольше длилась Северная война, тем больше «нимф» становилось у «России-Дианы». Оформление Парадного зала свидетельствует о том, что Петр определенно стремился предвосхитить успешный исход дипломатической миссии, начавшейся в мае 1718 г. на Аландских островах.

7 июля 1723 г. камер-юнкер Берхгольц, находившийся в Ревеле, записал в своем дневнике, что император повелел «свободно впускать в Катериненталь всех городских жителей, и что они, если хотят, могут начать пользоваться прогулкой там с ныняшнего же дня» (Берхгольц, 107). Это распоряжение императора должно было напомнить городскому совету еще один пункт универсала 1710 г., где Петр I обещал, что «доброе поведение, имеющее в виду всеобщую пользу, будет принято <…> с особым удовлетворением, благодаря чему все жители страны смогут пользоваться нашей верной защитой, щедрой милостью и благоволением» (ПБПВ 10, 286).

В пространстве Катериненталя этому обещанию императора суждено было сбыться – сегодня это излюбленное место прогулок горожан и гостей Таллина. В Катерининском (Кадриоргском) дворце находится Эстонский Художественный музей зарубежного искусства, и совсем рядом от него, на пути к «старому» дворцу (домику Петра) располагается канцелярия действующего главы государства – президента Эстонии.

К сожалению, ни Петр, ни Екатерина не успели насладиться всей красотой своего императорского дворца в Катеринентале: строительные работы так и не были завершены при жизни венценосной четы. В полном великолепии и убранстве Катериненталь встречал уже дочь Петра и Екатерины – Елизавету Петровну.