Еще раз о тайне иконы "Литургия Господня"

В журнале «Таллинн» (№ 2-3 за 2007год) была опубликована статья Галины Балашовой «Раскрыта тайна иконы “Литургия Господня”». Речь шла об удивительной иконе начала XVIII в., хранящейся в таллиннской Никольской церкви. В 2007 году эта икона была восстановлена художниками Николаем и Орестом Кормашовыми. Реставраторы назвали икону «Литургия Господня» и сразу же указали на ее уникальность: она была написана в Ревеле и поднесена царю во время посещения им этого города. По окончании реставрационных работ икону установили в северной части Никольской церкви, перед центральным иконостасом. Здесь осенью 2008 года и произошла наша встреча с ней.

Икона «Литургия Господня» отличается от всех икон храма: она поражает своими размерами, обилием персонажей и надписей, огромным изображением российского герба и редкой для православной традиции центральной фигурой «литургисующего Христа», как определили ее художники-реставраторы. И сюжет иконы, и отдельные детали изображения свидетельствуют о том, что перед нами - яркий образец барочной иконописи. Такая иконопись говорит со зрителем на языке аллегории и эмблемы, предлагает ему загадки и ребусы, заставляет его следовать от одного намека к другому, открывая каждый раз все новые и новые смысловые пласты. Каждый элемент в такой иконе должен быть зрителем распознан, понят, «прочтен». «Прочтений» всегда несколько – это принцип искусства барокко, но они вовсе не произвольны: шаг за шагом зритель приближается к центральному «барочному концепту» иконы. Когда значения собраны воедино, икона как в зеркальном лабиринте по-разному и со всех сторон отражает событие, которому она посвящена. Такое событие, когда речь идет об иконе, конечно же, событие священной истории, но оно имеет всегда и земные исторические воплощения. В настоящей статье мы поговорим именно об этом историческом плане события, запечаленного в иконе.

Итак, что же изображено на иконе (рис. 1)?

В центре иконы - Христос, он стоит в чаше, прислонив к левому плечу Голгофский крест. На теле Христа, - на руках, ногах и под правым ребром, - изображены крестные раны, из которых непрерывным потоком струится кровь, так что чаша, в которой расположена фигура Христа, кажется наполненной кровью. Под чашей помещено изображение российского герба, равное по величине самой чаше. С левой стороны Господу предстоит группа святых: апостол Петр, держащий раскрытую книгу, и за ним - св. Алексий, человек Божий; выше, над св. Петром изображен св. царевич Димитрий Московский, за которым стоят святые Елизавета, Анна и св. князь Александр Невский. С правой стороны расположена вторая группа святых: на переднем плане в царских одеждах изображены св. Екатерина (она расположена к чаше ближе всех), за ней св. Варвара, чуть выше – св. Параскева и св.Татьяна, а в самом верхнем ряду этой группы - святые Марфа и Мария. У ног апостола Петра находятся лежащий на кресте камень (одной ногой Петр опирается на этот камень), на камне – церковь и два ключа, а у ног св. Екатерины – колесо и меч, символы ее мученической смерти. Рядом с камнем, под гербом изображен олень.

Симметрично по обе стороны от Христа, над каждой из групп святых, на облаках восседают ангелы, которые держат в руках драгоценные венцы. Над ангелами еще один, самый высший ряд небожителей; слева от Бога-Отца – Богородица и архангел Михаил, а с правой стороны – св. Иоанн Предтеча и архангел Гавриил. На иконе размещены многочисленные надписи, цитаты из Священного Писания и литургических текстов. Надписи выполнены в редком для иконописи формате, характерном для гравюры этого периода: они начертаны на белых лентах, которые обрамляют изображения или протягиваются из уст того или иного святого. Кроме того, на нижнем поле иконы расположены стихотворные строки или, или как называли их в начале XVIII в., вирши.

Композиция иконы повторяет евангельскую цитату, которую иконописец, чуть изменив, разместил по длине всего верхнего поля иконы: «Всяко колено поклонится небесных, земных и преисподних яко услыша имя Твое» («Да о имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних», - Фил. 2:10). Именно так, на трех уровнях – на небесах, на земле и в преисподней – изограф разместил изображения на иконе. Небесному уровню соответствуют все фигуры Бога-Отца до ангелов; земному – святые, устроители земной церкви и мученики; а преисподнему – пронзенный копьем лев, изображенный иконописцем на Российском гербе вместо традиционного змея: его пасть обращена вверх и точно повторяет иконографию адского зева на изображениях Страшного суда.

Изографы конца XVII – начала XVIII вв., как правило, подписывали свои работы, при этом часто указывали не только свое имя, но также время, место и обстоятельства написания иконы ^[1]1. Многочисленные примеры этому можно найти в материалах о русской иконописи конца XVII – начала XVIII вв., собранных А.И. Успенским. Иконы свои подписывали как известные мастера, такие как Василий и Кирилл Улановы или Тихон Филатьев, так и менее известные [Успенский А.И. Царские иконописцы и живописцы XVII века. Т. 2. М., 1910. C. 167, 277, 279 и др. (далее: Успенский).] Появление таких надписей указывает, конечно же, на формирование авторского сознания иконописца в России во второй половине XVII в. Но в некоторых случаях надписи имеют непосредственное отношение к иконописному сюжету. Так, Полуэкт Никифоров начертал на своей иконе «Спас Нерукотворный» слова: «Лета 7191 сентемврия в 3 день писал сей образ Изограф Полуэкт Никифоров от рождения рук не имел и писал устами» [Успенский. C. 187.]. Подпись здесь подчеркивает, что икона Спаса вдвойне нерукотворна: на ней изображен плат св. Вероники, на котором был чудесно запечатлен лик Спасителя, но и сам образ был написан не руками, а устами. . На иконе Никольского храма также есть подпись, сохранившаяся, к сожалению, лишь частично. Как указал Н. Кормашов, в 1827 г. икона «подверглась основательной чинке», «к этому времени по всему периметру полей иконы были осыпи и отслоения левкаса и утрачены год создания иконы и ее автор» [Кормашов Н. Воскрешение образа // Мир Православия. Таллинн, 2007. №7. С. 8 (далее: Кормашов Н. Воскрешение образа).]. Тем не менее сохранившиеся фрагменты надписей дают возможность сделать некоторые предположения относительно времени и обстоятельств создания иконы.

Обратимся к сохранившимся надписям (рис. 2). Приблизительно половину слов в них можно прочитать полностью. Еще некоторые – только частично, но в ряде случаев довольно легко догадаться, что именно было написано. Например, слова «раде ревеле» должны, конечно же, читаться «в граде Ревеле». Такие «реконструированные» сегменты надписи даны в квадратных скобках. Некоторые части надписи утрачены полностью, и они отмечены точками, заключенными в ломаные скобки. Надпись на иконе можно прочитать так:

<мучен?>ици <...у>ия <п>исанъ сей <в г>раде ревеле <по благослове>нию <иере>я петра <ар>хаггаскаго

а совершися <...> месяца Д<ека>мври<я> в дар <....> <п>исалъ изогра<ф> <...> ал <...> <в?>ерх г<...> .

То есть икона была создана в Ревеле в декабре и при участии иерея Петра Архангельского. Кроме того, она была написана «в дар» и, как мы знаем, осталась в Ревельском храме св. Николая. По всей видимости, как дар этому храму она и была передана. Остановимся на этих сведениях подробнее.

Первый вопрос, который требует ответа, - кто же такой Петр Архангельский? Реставраторы высказали предположение, что это – епископ Архангельский: «образ написан в Ревеле, и что очень важно, по благословению епископа Архангельского. Началось архивное исследование – кто он такой, когда жил и как был связан с Ревелем. Почему не Псков и не Петербург, где к этому времени были уже свои епархии?» [Балашова Г. Раскрыта тайна иконы «Литургия Господня» // Таллинн. 2007. №. 2-3. С. 65-66 (далее: Балашова); Кормашов Н. Воскрешение образа. С. 8.]. Из истории Архангельской епархии, однако, известно, что в период жизни Петра она называлась «Холмогорской и Важской», так же именовались и епископы этой епархии. Первый Архангелогородский епископ появился только в 1731 г.^[2]2. Первым Архангелогородским и Холмогорским архиепископом был Герман (Копцевич): «2 мая 1731 г. Герман был хиротонисан в Московском Успенском соборе <…> и получил сан архиепископа и титул Архангелогородского и Холмогорского вместо прежнего титула Холмогорского и Важского» [Шереметевский В. Герман (в мире Григорий) Капцевич // Русский биографический словарь. СПб., 1916. Т. 5: «Герберский - Гогенлоэ». С. 39-40]. Название же «Архангельская» Архангелогородская епархия получила лишь в марте 1787 г. Следовательно, с названием епархии упоминаемое на иконе имя Петр Архангельский не могло быть связано. Оно было связано с Архангельским собором Кремля. До 1787 г. Архангельскими назывались «приписные архиереи», «грузинские, греческие и русские владыки, которые не управляли епархиями, но обязаны были совершать заупокойные богослужения по царским прародителям, похороненным в соборе». Между 1681-м и 1740-м гг. при соборе таких «приписных архиереев» не было, однако Архангельскими также назывались протопопы, являвшиеся настоятелями этого кремлевского собора. В период между 1691-м и 1723-м гг. здесь служил духовник Петра I Петр Васильев [Маштафаров А. В. Архангельский собор Московского Кремля. Православная энциклопедия. Т. 3. М., 2001. С. 493-494.]. Не остается сомнений, что икона была написана именно по его благословению.

Второй вопрос, который требует ответа, - в декабре какого года икона была написана? Реставраторы предположили, что икона была создана «не позднее 1717 г., потому что в марте этого года была провозглашена царицей Екатерина. Здесь на иконе великомученица Екатерина изображена в царском облаченьи. Это как раз тот случай, чтобы ее возвеличить» [Балашова. С. 66]. Но Екатерина Алексеевна, согласно сохранившимся документальным свидетельствам, была провозглашена царицей значительно раньше. 7 марта 1711 г. в «Походном журнале» Петра I указано: «Его Царское Величество с Москвы свой путь изволил восприять в Польшу и поехал из Преображенского. В то же самое время публично объявлено всем о Государыне Царице Екатерине Алексеевне, что Она есть истинная Государыня» [Походный Журнал 1711 г. СПб., 1854. С. 4 (далее: Походный журнал 1711 г.).]. С этого времени изменяется и официальная форма обращения Петра к Екатерине: с весны 1711 г. все письма к ней отправляются с пометой на конверте: «Царице Екатерине Алексеевне» или «Государыне царице Екатерине Алексеевне» [Письма и бумаги Петра Великого; Т. 11. Вып. 2. М. 1962. С.119, 129 (далее: ПБПВ).], тогда как до этого момента писалось: «Катерине Алексеевне» [ПБПВ. Т. 10. М., 1956. С. 120, 193.]. Тот факт, что Екатерина была объявлена царицей именно в 1711 г. не вызывает сомнений у историков [Соловьев С.М.. История России с древнейших времен. М., 1966. Кн. 9. Т.17. С. 227; Семевский М.И. Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс. 1692-1724. СПб., 1884.С. 341; Павленко Н.И. Екатерина I. М., 2004. С. 16.].

Кроме того, на иконе за спиной апостола Петра помещены, среди прочих фигур, св. Алексей Человек Божий, св. пророчица Анна и св. Елизвевета. Это тезоименитые святые сына Петра от первого брака царевича Алексея, а также Елизаветы Петровны и Анны Петровны, дочерей Петра и Екатерины. Но у Петра с Екатериной были и другие дети, по годам жизни которых, можно вычислить год создания иконы: тезоименитые святые даже самых младших детей царя должны были быть представлены на царской иконе. 27 марта 1713 г. у Петра и Екатерины родилась дочь Наталья, 8 сентября 1714 г. – Маргарита. Если бы икона была написана в декабре 1713 г., на ней должна была быть изображена царевна Наталья, а в декабре 1714 г. уже обе младшие царевны. В 1715 г. Наталья и Маргарита умирают: 27 мая - Наталья, 27 июня - Маргарита. Через четыре месяца, 27 октября 1715 г. – родился царевич Петр Петрович (умер 25 апреля 1719 г.). Его тезоименитым святым был, как и у царя, апостол Петр, который уже представлен на иконе. Кроме того, икона, конечно же, была написана до побега царевича Алексея, то есть до осени 1717 г. Ревель был взят осенью 1710 г. Следовательно, икона могла быть написана в 1710-1712 или в 1715-1716 гг.

Создание иконы именно в Ревеле и в дар Никольскому храму должно было быть связано с каким-то знаменательным для храма событием. Как правило, поводом для создания «царской» иконы как вклада в храм (или монастырь) было посещение его царской семьей. Но ни в 1710-м, ни в 1712-м годах Петр не приезжал в Ревель ни один, ни с Екатериной: в 1710-м г. в Ревеле еще продолжалась эпидемия чумы, а в 1712-м Петр из Петербурга отправился за границу, но ехал он прямиком через Нарву, Дерпт на Ригу, не заезжая в Ревель. Не был Петр в Ревеле и в декабре 1715-1716 гг. А вот в декабре 1711 г. Петр вместе с Екатериной, Меншиковым и большой свитой провел здесь две недели. Очень важно и то, что это был первый приезд царя в недавно завоеванный город. Именно к декабрю 1711 г. и должна была быть написана икона ^[3]3. 1711 годом датирует икону и известный московский искусствовед М.М. Красилин. Он посвятил этой иконе несколько абзацев в своем исследовании «Иконизация государственности», где связал икону с победами России в Северной войне [Красилин М. М. Иконизация государственности // Русская поздняя икона от XVII до нач. XX ст. / Ред.-сост.: М. М. Красилин. М., 2001. С. 50-54.]. Кроме работы Красилина, нам удалось отыскать еще одно упоминание иконы: со ссылкой на Красилина о ней очень кратко говорит А. С. Преображенский в статье, посвященной формированию иконографии св. царевича Димитрия Угличского [Преображенский А. С. Святой царевич Димитрий Иоаннович Угличский // Православная энциклопедия. М., 2007. Т. 15. С. 141.]. .

1711 год был для царя одним из самых трудных на протяжении всей Северной войны, сопоставимый разве что с 1700-м годом, когда русская армия была разгромлена Карлом XII под Нарвой. Остановимся на нем подробнее, отмечая те события и те риторические формулы при их описании, которые окажутся важны для интерпретации иконы. Начало 1711 г. было ознаменовано разрывом мирного договора с Турцией. Теперь Петру предстояло вести войну на два фронта, и ранней весной 1711 г. царь начал поиск союзников для борьбы с Портой. В марте он рассылает грамоты «христианским народам, подвластным Турции» [ПБПВ. Т. 11. Вып. 1. С.150.]. Царь призывает их объединиться с Россией, чтобы выступить против притеснителей православия. Высшую цель этого военного союза Петр видит в освобождении христианской веры и церквей. «Сердце ваше, - пишет он, - пусть будет направлено на то, чтобы отвратить страх и начать войну за веру вашу и за церкви ваши, за что мы будем бороться до последней капли крови своей» [ПБПВ. Т. 11. Вып. 1. С. 153].

В апреле, уже в Луцке, Петр тяжело заболел. О том, насколько серьезно был болен царь, свидетельствует его письмо ближайшему другу - А.Д. Меншикову: «Зело был болен скорбью такою, какой болезни отроду мне не бывало, ибо две недели с жестокими палаксизмами была <болезнь. - Е.П., М.С.>, ис которых один полторы сутки держал, где весьма жить отчаялся, понеже как вунзул был в диофрагме, но потом великими потами и уриною <...>, слава Богу, свободился и учусь ходить. Господь Бог да устроит по своей ему воли, толко ежели другой год також буду, то чаю, что глупой буду богослов, понеже жива себя погребу» [ПБПВ. Т. 11. Вып. 1. С. 167.].

Этой тяжелой болезнью злоключения Петра в 1711 г. не закончились: лето принесло трагический Прутский поход. Вся армия и сам царь чудом избежали гибели или позорного плена. Тяжелыми стали и условия нового мирного договора с Турцией, особенно же - потеря Азова, который был первым военным трофеем царя. Переговоры с Турцией вел П.П. Шафиров, в инструкции ему царь писал: «Буде же о шведах станет говорить, чтоб отдать все завоеванное, и в том говорить отданием Лифляндов. А буде на одном на том не может довольствоватца, то и протчия помалу уступать, кроме Ингрии, за которую буде так не захочет уступить, то отдать Псков буде же того мало, то отдать и иныя правинцыи» [ПБПВ. Т. 11. Вып. 1. С.313.]. Переписка с Шафировым в этот критический момент была ежедневной, и одно из писем очень выразительно рисует состояние царя в те дни. Из своего лагеря 14 июля Петр сообщал: «Пожалуй, не подивуй, что я вчерась не пространно к вам писал, ибо в сию всю неделю еще первую нынешнюю ночь свободную получили сном». Здесь же Петр добавляет: «Також не забудь при добром случае, чтоб по принятии Азова и протчем исполнении три карабля для такой нашей уступки <…> отдать нам <…>. О сем постарайся. Буде невозможно столько, хотя б два или один». О каких именно трех кораблях говорит Петр, мы не знаем, но мы знаем, что корабли сохранить не удалось. Туркам достались четыре: «Предистинация» и «Ластка» (эти корабли были особенно дороги царю – они были построены его руками), а также шнявы «Мункер» и «Лизет» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 9, 354-355]. Для Петра это была не только потеря любимых кораблей, важна была и символика их названий: «Предестинация», или точнее «Гото Предестинация», носила девиз «Божье сему есть предвиденье», «Лизет» была названа в честь дочери Петра, а «Мункер» («Сердце моё») – Екатерины Алексеевны.

Тогда же, когда Петр составлял реляции о Прутском походе, и шли непростые переговоры о мире, в Петербурге серьезно заболел его друг Алексаша. А.Д. Меншиков был при смерти несколько дней, о чем и доносил государю в письме от 31 июля: «Доношу вашей милости о моей болезни, которая на прошлой неделе мне случилась, а имянно, такая ж, какая в прошлом году была, но гораздо той не в пример, понеже в полторы сутки з десять фунтов крови ртом вышло. И шла та кровь все рвотою. И уже дохтуры весма живот мой отчаяли и не знали, каким лекарством болши ползовать: но, пачи чаяния, всемогущий Бог вашими молитвами от ожидаемой кончины избавить мя изволил» [ПБПВ. Т. 11. Вып. 1. С. 561]. Меншиков, всегда первым рвавшийся в бой, не смог участвовать в Прутской кампании: по указанию Петра, всю весну и лето 1711 г. он находится в Санкт-Петербуге, отражая мелкие вылазки шведов на море и заведуя распределением войск в Лифляндии. Не разделив с Петром всей горечи Прутского поражения, Меншиков в деталях повествует о своей тяжелой болезни, словно доказывая Петру, что и он страдал вместе с царем, хоть и не был на поле боя.

С наступлением осени все постепенно начинает устраиваться к лучшему. 28 сентября Петр поздравляет Меншикова с победой у Лесной в 1708 г.^[4]4. В «Гистории Свейской войны» Петр называл ее «матерью Полтавской баталии», как по значению в Северной войне, так и по совпадению дат: «Сия у нас победа может первая назватца, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, а к тому ж еще гораздо меншим числом будучи перед неприятелем. И поистинне оная виною всех благополучных последований Росии, понеже тут первая проба солдатская была <…>. И мать Полтавской баталии как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесечном времени оное младенца счастия совершенного роди, изчисли от 28 дня сентября 1708-го до 27 июня 1709-го» [Гистория Свейской войны (Поденная записка Петра Великого). М., 2004. Вып. 1. С. 147]. : «Поздравляю вашей милости сим днем, начатием всего нашего добра, и для того лишнюю рюмку выпили на память дня сего и про ваше здоровье» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С.154.]. Такая отсылка к битве при Лесной показывает перелом в настроении царя: эти слова, конечно же, относятся к событиям 1708 г., но ранее Петр не говорил о Лесной в таких именно выражениях, теперь же он явно размышляет о превратностях судьбы, и слова о «начатии добра» относятся и к выздоровлению царского любимца ^[5]5. В письме Петр между указаниями о перемещении армий и военных действиях в Карелии, не забывает и болезни Меншикова: «Пишешь о своей болезни, что гораздо нас сумнило, и хотя обнадеживаешь, что совершенно лехче, однакож я опасаюсь, понеже не впервые уже оная вам. Дай Боже, чтоб болше не было, для Бога, лишнее попечение и печаль убавь» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 153.] , и к возвращению его собственного государева счастья.

Прямо с Прута, не заезжая ни в Москву, ни в Петербург, Петр отправился на лечебные воды в Карлсбад, и отсюда вел переговоры о времени и месте бракосочетания своего сына царевича Алексея Петровича. На время Карлсбад становится местом пребывания русского двора. Сюда собираются русские представители при иностранных дворах, а также посланники Цесарского двора, Пруссии, Англии, Саксонии. Царь ни до, ни после 1711 г. не путешествовал с такой представительной свитой. Английский посланник Витворт в это время сравнивал настроения при русском дворе с «перемежающейся лихорадкой» [Донесения и другие бумаги английских послов, посланников и резидентов при русском дворе с 1711 по 1719 г. // Сборник Императорского русского исторического общества. СПб., 1888. Т. 61. С.177 (далее: Донесения).]], но с таким же «лихорадочным» интересом следили за любым жестом царя и собирали самые невероятные слухи о Прутском походе, переговорах с Турцией и будущем Лифляндии европейские дипломаты. Петр прибыл в Карлсбад 13 сентября, а через месяц выехал в Торгау на свадьбу сына. 27-го октября Петр встретился в Таруни с Екатериной и отправился оттуда по воде в Эльбинг и в Ригу.

«Царь ехал к Риге гораздо торопливее, чем можно было ожидать», «в нетерпении осмотреть достопримечательности, положение и укрепления этого новоприобретенного города»; он также хочет «побывать в Ревеле» - доносил английский посланник [Донесения. С. 106, 108.]. 18 ноября Петр приехал в Ригу, а 21-го туда прибыл Меншиков. До самой встречи Петр продолжает беспокоиться о состоянии здоровья светлейшего князя. 3 ноября царь решает, что удовольствие видеть Меншикова не стоит риска, и настаивает на том, чтобы князь оставался в Петербурге, но уже 21 ноября просит Меншикова: «Зело б хорошо, чтоб вы были сюды, аднако ж, для Бога бережно в дороге себя держите, дабы сим худым воздухом вам не повредитца» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 257]. Царь беспокоился не напрасно: сам Меншиков 27 октября сообщал ему о продолжающемся моровом поветрии в Риге и Ревеле. «О настоящем в Риге и Ревеле поветрии, чаю, вашей милости уже известно<…> с 4 по помянутое 11 число померло 9 человек, а помирают-де от колотья и главной болезни, а язв не являетца, толко мрут зело скоро, сутки в двои и менши <…>. А в Ревеле сего октября с 6 по 11 число умерло тою ж болезнью салдат и рекрут 22 человека, в том числе на многих язвы являются по смерти» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 419]. Отправляя 21 ноября письмо, Петр, по-видимому, не знал, что Меншиков уже подъезжает к Риге. Алексаша определенно желал сделать сюрприз царю, явившись в Риге неожиданно.

В Риге царь оставался до 7 декабря, а 13-го уже прибыл в Ревель и провел здесь две недели, 27-го декабря он выехал в Петербург [Походный Журнал 1711 г. С. 29-41.]. Из переписки царя видно, что он не планировал задерживаться в Ревеле так долго: праздник Рождества он хотел встречать в Петербурге, но ему помешала погода. 15 декабря царь извещал Дарью Михайловну Меншикову – супругу светлейшего князя, которая со дня на день должна была родить: «Слава Богу, все добро поводитца, и желали б к празднику быть, толко для распутицы ехать не можем <…> для чего просим учинить из двух одно: или родить погоди, или снех нам вымолите скоряя» [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 302.]. Снег Дарья Михайловна вымолила только в самом конце декабря ^[6]6. 26 декабря она родила дочь Марию, будущую невесту императора Петра II. . О пребывании Петра в Ревеле мы знаем совсем немного, - к сожалению, английский посланник, подробно рассказывавший обо всех занятиях царя на пути от Карлсбада до Риги, не поехал за Петром в Ревель, а отправился прямо в Петербург. Он устал от того темпа, в котором путешествовал царь, оправдываясь в депеше своему двору тем, что «трудно бедным смертным гоняться за такими эксцентрическими разъездами» [Донесения, С. 11.]. Известно однако, что на Рождество Петр был с Меншиковым на службе в лютеранской церкви Нигулисте, 25 декабря с Екатериной Алексеевной обедал в доме Рыцарства, а 26-го – у бургомистра. В этот последний день пребывания в Ревеле Петр успел еще посетить братство Черноголовых и свадьбу одного горожанина [Kuuskemaa J. Peeter I ja Katariina I Tallinnas. Tallinn, 2004. Lk. 13-14 (далее: Kuuskemaa); Исаков С.Г., Шор Т. Российские императоры и императрицы на эстонской земле // Таллинн. Альманах. 2005. С. 190.].

Ранее, проезжая через Ливонию, Петр пожаловал здесь «прекрасные поместья» Шереметеву и Ренну. «Опасаются также, - писал Витворт, - что многие из здешних церквей будут отняты у лютеран и приноровлены к потребностям греко-восточного вероисповедания, что подтверждает мои предположения о нежелании Петра делиться Ливониею с Польшей» [Донесения. С.118.]. Витворт не ошибался: Петр действительно не стал делиться с Польшей вновь приобретенными территориями. Так, на запрос Речи Посполитой о судьбе Лифляндии в ноябре 1711 г. он уклончиво отвечал: «Во время сей войны с шведом для общаго безопасения Лифляндии уступить не можно, но надлежит то до учинения мира отложить» [ПБПВ.Т.11. Вып. 2. С.230.]. Не ошибся Витворт и в отношении «приноровления» храмов: в январе 1716 г. храм св. Михаила в Ревеле был переделан для православного богослужения, поскольку русский гарнизон в городе рос, и существовавшая в городе с незапамятных времен православная Никольская церковь уже не могла вместить всех прихожан [Иконников М.Т. Православная церковь Святителя и Чудотворца Николая Мирликийского в г. Ревеле. Ревель, 1889. С. 3 (далее: Иконников).]. Новый храм был посвящен св. Федору Стратилату, первое православное богослужение прошло здесь 14 февраля того же года (в 1734 г. он стал Преображенским собором) [Kuuskemaa, lk. 45.]. Но в 1711 г. в Ревеле был только один православный храм – церковь св. Николая.

В Никольской церкви к моменту взятия Ревеля располагался лазарет, по взятии же города в храме, разумеется, было возобновлено богослужение [Иконников, c. 66-67; Никольская церковь в Таллинне. Таллинн, 2002. C. 46.]. И хотя у нас нет на этот счет специальных свидетельств, можно с уверенностью утверждать, что в декабре 1711 г. Петр посещал этот храм, и, по всей вероятности, был здесь уже в день приезда. Конечно же, посещение Петром Ревеля и Никольской церкви символически «подтверждало» и обладание царя этим городом, и «восстановление» здесь храма и попранного православия. Такое событие, несомненно, было достойно того, чтобы запечатлеть его в акте создания специальной иконы на этот случай. Эмблемы, помещенные в нижней части иконы, указывают на эти события: церковь, стоящая на кресте и камне, и традиционные два ключа апостола Петра, которые здесь знаменуют также ключи царя Петра от вновь приобретенных городов – Ревеля и Риги.

Вернемся к иконе. Кроме святых патронов детей царя, за спиной апостола Петра помещены еще два изображения: св. Александр Невский и св. царевич Димитрий Московский. Появление Александра Невского на иконе объяснить легко: это – святой патрон А.Д. Меншикова. В это время Меншиков - ближайшее к монарху лицо, он еще не рассердил царя своевольством в Померании, а недавно поставленные фискалы еще не успели донести Петру о финансовых злоупотреблениях его любимца. Кроме того, Меншиков с 1707 г. являелся Генеральным губернатором Ингрии, Корелии и Эстляндии, то есть был самым непосредственным образом связан с Ревелем. Позиция Александра Невского на иконе также вполне соответствует статусу светлейшего князя: изображение его помещено в нижнем левом углу, за св. Алексеем и ниже св. Анны и Елизаветы.

Св. царевич Димитрий, напротив, занимает положение, которое вряд ли мог занимать святой покровитель одного из подданных Петра I ^[7]7. Единственным исключением здесь мог быть Дмитрий Константинович Кантемир – «яснейший принц волоский», молдавский господарь, под рукой которого в ходе Прусской компании Молдавия перешла в русское подданство. Кантемир, однако, родился 29 октября и был крещен в честь св. Димитрия Солунского, память которого приходится именно на этот день. Кроме того, ни в 1711 г., ни позже Кантемир в Ревеле не бывал и никак с этим городом связан не был. : он изображен над апостолом Петром, впереди и несколько отдельно от всей группы святых. По всей видимости, царевич Димитрий помещен здесь, в первую очередь, как покровитель монархов, ратующих за присоединение к России Прибалтийских земель. Еще отец Петра I, царь Алексей Михайлович в 1656 г. начал войну со Швецией за возвращение Балтийских земель, отошедших к Швеции в период Смутного времени. В 1656-1657 гг. русские войска одержали ряд побед: были взяты Орешек (Нотебург) и Новые Канцы (Ниеншанц) в долине Невы, а также Мариенбург, Нейхаузен, Динабург и Когенгаузен в Лифляндии. Завоевание земель в Лифляндии было отмечено удивительным видением царю Алексею Михайловичу. «В ходе Русско-шведской войны, - указывает А.В. Назаренко, - Борис и Глеб являлись ему при осаде русскими войсками Динабурга (Даугавпилса) (1656) <…> Святые князья-страстотерпцы повелели <…> царю в память о царевиче-мученике Димитрии Иоанновиче переименовать захваченную русскими крепость Когенгаузен (Кокнесе) в Царевичев Димитриев град» [Назаренко А. В. Святые Борис и Глеб // Православная энциклопедия. М., 2003. Т. 6. С. 44-49.], что и было вскоре осуществлено. Так царевич Димитрий стал небесным покровителем новых завоеваний в Лифляндии. Воеводой в город Царевичев Димитриев, а вскоре и управителем всех новоприобретенных земель, был назначен А.Л. Ордин-Нащокин, который сразу же принялся за строительство морских кораблей [Висковатов А. Строение военных судов в России при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче // Морской Сборник, СПб., 1856. № 1. С.111 и след.]. Русское войско тем временем осаждало Ригу, но вынуждено было отступить от нее с большими потерями, а по заключении Кардисского мирного договора в 1661 г., царь Алексей Михайлович оставил завоеванные города, в том числе Царевичев Дмитриев, и уничтожил построенные здесь корабли. Появление царевича Димитрия на Ревельской иконе должно было стать напомнанием Петру об особом небесном покровительстве святого прибалтийским землям и, вместе с тем, знаком: Петр возвращает земли, отнятые шведами у его отца.

Не удивительно поэтому, что еще одно важное событие 1711 г., имеющее теперь уже прямое отношение к Ревелю, пришлось на 3 июня, один из дней памяти св. царевича Димитрия ^[8]8. Православной церковью было установлено несколько дней памяти св. царевича Димитрия: 19 октября – день рождения Димитрия Иоанновича, 15 мая – день убиения, и 3 июня – день перенесения мощей царевича из Углича в Москву. . Событие это поразило современников, и его не смогли заслонить даже драматические события Прутского похода. 3 июня 1711 г. из шведского плена бежал Я.Ф. Долгорукий – верный сподвижник Петра, находившийся в шведском плену с 1700 г.^[9]9. Яков Федорович Долгоруков был одним из самых преданных сторонников Петра: в 1682 г., во время стрелецкого бунта он не побоялся открыто принять сторону девятилетнего царевича Петра Алексеевича, а в 1689 - был одним из первых, кто поддержал Петра в разгар его ссоры с царевной Софьей. [Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Спб., 1893. Т.10. (Десмургия-Домициан) Долгоруков Яков Федорович С. 921.] В 1700 г., когда шведами были нарушены условия капитуляции русского войска из Нарвы, он, в числе еще 79 генералов и офицеров, оказался в шведском плену [Павленко Н.И. Петр Великий. М., 1990. 145.]. О своем дерзком побеге из плена Я.Ф. Долгорукий так сообщал Петру 30 июня 1711 г.:

Sire. Доношу тебе, милостивейшему государю, <…> меня и сущих со мною посадили на шкуту <…> и хотели весть в Уму, и за противным ветром стояли у берега между островов. И всемилосердный, в Троице славимый Бог, предстательством Богоматере дал нам, юзником, благой случай и безстрашное дерзновение, что мы могли капитана и салдат, которые нас провожали, пометать в корабль под полубу и ружье их отнять, и, подняв якорь, июня 3 дня пошли в свой путь. <…> И шипер наш и штырман знали путь до Стокольма, а от Стокольма чрез Балтийское море они ничего не знали, и никогда там не бывали, и карт морских с собою не имели. И то море переехали мы без всякого ведения, управляемые древним бедственно плавающим кормщиком, великим Отцем Николаем, и на которой остров намерились, на самое то место оный кормщик нас управил, и по обещанию нашему, как мы создателю нашему Богу обещались, ту шкуту и на ней сержанта с салдаты и шипера с матросы я отпустил, а капитана имею при мне. И оттуду под покровом Десницы Божией приехали в Ревель июня 19, а из Ревеля в Нарву 26 числа, а из Нарвы в Петербурх в торжественный день тезоименитства твоего. И приняты от светлейшего князя зело благоприятны, и торжествовали оное светлое торжество радостными душами. А потом, во имя твое, яко твои есмы раби, напоены не только чашею студеныя воды но отчасти и горячею водкою и кровию разных граздиев, и радостно сердечне обходили все места на всех островах тезоименитого твоего града [ПБПВ.Т. 11. Вып. 2. С. 381-382].

Путь Долгорукова из плена домой начинается 3 июня, в праздник св. Димитрия Московского (захват корабля), и заканчивается в день тезоименитства Петра 29 июня (прибытие в Петербург). 12 июля 1711 г. в Москве в «Ведомостях» была напечатана реляция о побеге русских пленных [Ведомости. Реляция 12 июля. М., 1711. № 12. С.12-14]. О возвращении Долгорукова из плена как «о неслыханном чудном деле» сообщал Петру и Меншиков [ПБПВ.Т.11.Вып. 1. С.542.]. Петр отвечал Долгорукому 28 июля, уже после заключения договора с турками (12 июля): «Письмо ваше я здесь получил с великим удивлением о вашем чудном из рук христианских варваров избавления, о чем зело благодарю Бога» [ПБПВ.Т.11.Вып. 2. С.53.]. Тогда же он писал Меншикову: «Нестеров сюды прибыл и писма нам вручил, в которых о тамошнем поведении, також о чудном приезде господина Долгорукова» [ПБПВ. Т.11. Вып. 2. С.50.]. Царь сообщал о чудесном спасении и родственникам Долгорукова. Так, 28 июля Петр писал В.В. Долгорукому: «Объявляю вам нечаемое свобождение господина князь Якова Федоровича; а каким способом свободился, посылаю присланный курант питербурской; а и от самово его имел писмо. И сим вам поздравляю. И не ошибся я, что Долгорукия морския люди, как и ныне сталось в сем случае» [ПБПВ.Т.11.Вып. 2. С. 53]. Совпадение двух «чудных избавлений», самого Петра с Екатериной и всей армией, и Долгорукова и сорока пленников «из рук христианских варваров», конечно же, было значимо для царя.

В том же письме 30 июня Долгоруков пишет царю, что хочет «путь свой восприять через Киев, и взять провожатых, желательно поспешить, дабы удостоилися видеть ваши пресветлые очеса и пасти под ноги ваши». Из последующих писем Долгорукова видно, что в Киев он не поехал, но от мысли выехать из Петербурга навстречу царю не отказался. 28 ноября Петр пишет Долгорукому из Риги: «Понеже мы чаем, что уже неможете нас в Риге застать, того для, ежели не в пути обретаетесь, то уже лутче изволите приезжать в Питербурх» [ПБПВ.Т.11.Вып. 2. С. 283; С. 263.], то есть в Риге они не встретились. Успел ли Долгоруков доехать в Ревель, мы не знаем. Известно, что 11 и 15 декабря Петр указывал Сенату «ехать в Нарву и оттоль в Ревель или Петербург, где мы будем обретаться» [ПБПВ.Т.11.Вып. 2. С. 299-300; С. 303.]. Но приговор Сената о посылке навстречу царю семерых сенаторов состоялся только 28 декабря [Доклады и приговоры составлявшиеся в Правительствующем Сенате в царствование Петра Великого. СПб., 1880. Т. 1. С. 573. Далее: Доклады и приговоры], то есть сенаторы в Ревель не успели. Долгоруков, однако, в свои 72 года был определенно расторопней многих сенаторов и, вполне вероятно, он повстречался с царем в Ревеле ^[10]10. Еще в середине января и в Москве, и в Петербурге продолжали говорить о бегстве русских пленников. 24 января 1712 г. английский представитель в Москве Л. Вейсброд доносил о внезапной отправке шведских пленных из Москвы по монастырям. Эти события вызвали всеобщее недоумение. «Затем, - пишет Вейсброд, - я услыхал следующий рассказ: Князь Долгорукий успел бежать из Швеции. В Петербурге, на вопрос Царя, как удалось ему бегство, князь отвечал, что русских пленных оказалось числом более, чем стражи; заметив это, они неожиданно напали на шведов и успели бежать. Долгорукий прибавил, что многочисленные шведские пленные, содержащиеся в Москве, тоже легко могут, согласившись, выхватить оружие у стражи и бежать открытыми местностями, в которых нет никого, кроме рекрут, неспособных преследовать беглецов» [Донесения, 127.]. . Но где бы ни состоялась первая встреча царя с Долгоруковым, приезд Петра в Ревель должен был напомнить ему о побеге пленников: сюда в 1700 г. они были привезены из-под Нарвы [Имшенецкая М. Долгоруков (Долгорукий) Яков Федорович // Русский биографический словарь. СПб., 1905. Т. 6: «Дабелов — Дядьковский». С. 574.], и сюда вернулись в 1711 г.; тогда город был шведским, а теперь не только Ревель с Ригой, но и вся Эстляндия с Лифляндией были заняты русскими войсками.

Икону связывает с письмом Долгорукова Петру о бегстве не только место и время (Ревель в 1711 г.), но еще две важные детали. Во-первых, Долгоруков говорит о св. Николае, древнем кормщике всех «бедственно плавающих»; в храме св. Николая в Ревеле, можно не сомневаться, русские пленники принесли благодарственное моление, когда прибыли сюда в июне 1711 г., и сюда же была принесена «в дар» икона. Во-вторых, говоря о своем приезде в Петербург и праздновании тезоименитства царя, Долгоруков пишет: «твои есмы раби, напоеные не только чашею студеныя воды, но отчасти и горячею водкою и кровию разных граздиев». Чаша и «кровь гроздиев» составляют центральный сюжет иконы.

Чаша студеной воды появляется в письме Долгорукова не случайно, это отсылка к евангельской цитате: «Иже аще напоит единаго от малых сих чашею студеной воды» (Мф. 10:42). Матфей рассказывает о том, как апостолы были посланы Иисусом для проповеди, и их, исполняющих волю своего учителя, всякий должен был принять и хотя бы напоить студеной водой. Эта цитата, конечно же, говорит о приеме, который устроил русским пленникам Меншиков в Петербурге. «Кровь гроздиев» заимствована из 49–й главы книги «Бытия», где содержится одно из ветхозаветных пророчеств о пришествии Христа [Лопухин А.П. Толковая Библия, или комментарий на все книги св. Писания Ветхого и Нового Завета. С иллюстрациями. Издание преемников А.П. Лопухина. СПб., 1904. Т. 1. С. 265; (далее: Лопухин).]. Христос назван здесь «Примирителем», который «исперет вином жажду свою и кровию гроздия одеяние свое» (Быт. 49:8-11). Ипполит Римский в толковании («Слово о Христе и антихристе») говорит о «Примирителе»: «Кровию какого гроздия, как не своей плоти, подобно виноградной кисти, выжатой на древе» [Ипполита, епископа Римского, изложение на основании Священного Писания о Христе и антихристе // Творения святого Ипполита, епископа Римскаго, в русском переводе. Выпуск 1-2. Казань, 1898. C.215.]. Долгорукий, используя известную библейскую цитату в письме, конечно же, говорит о том, что Меншиков подносил пленникам не только водку, но и вино. Но речь идет и о другом: «кровь гроздиев» - это причастие, которое знаменует «воскресение» для пленников.

Вернемся к центральному изображению иконы: Христос в чаше, в которую льется кровь из его ран. По сторонам чаши помещены цитаты, взятые из евангельского рассказа о тайной вечере «Приидите и пиите кровь Мою» и «Приидите и ядите сие есть Тело Мое» (Мф. 26:26–28). То есть на иконе изображен потир, чаша для освящения вина и причастия, - «чаша спасения» (Пс. 115:4). Потир воплощает и чашу страданий за грехи мира, являющуюся в евангельском молении о чаше («Отче Мой! Аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия» - Мф. 26:39). Эта чаша является и в Евхаристической молитве, читаемой священником на Литургии: «Пиите от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многи изливаемая во оставление грехов».

Потиры обычно украшают изображения и надписи. На самой чаше, как правило, помещается деисус, на стояне и поддоне – виноградная лоза, с листьями и гроздьями плодов. Надписи могут варьироваться, например: «Пиити от нея, се есть кровь Моя Новаго Завета во оставление грехов» или «Пиите от нея вси, се есть кровь Моя Новаго завета, иже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов».

Ножкой-стояном чаши на иконе Никольской церкви служит Российский герб: двуглавый орел под тремя коронами, причем между двумя шеями орла, увенчанными головами, находится третья, на ней помещена большая корона, и сверху покоится чаша. В правой лапе орла - традиционные меч и скипетр, в левой – держава. На его груди вместо щита изображено сердце, а в сердце – всадник в римском одеянии на белом коне с копьем, который поражает льва – т.е. Швецию. Над поверженным зубастым львом, лежащим на спине, написано «лев», над всадником – «Царь Петр». Слева от Петра - слова: «Да утвердися сердце мое в воли Твоей, Христе Боже». Эти слова ирмоса, будучи помещены рядом с изображением Петра I, отсылают и к библейскому «Сердце царево в руце Божией» (Притч. 21:1).

В начале 1711 г., еще до начала Прутского похода, в грамотах черногорскому народу и христианским народам, подвластным Турции, Петр говорит о своем «кавалерском сердце»: «И сего года весною намерение имеем, дабы не токмо возмогщи нам противу неприятеля-басурмана с воинством наступати, <…> на которую войну полагаем крайние наши таланты и с любезноверными и искусными нашими войскы самоперсонне против неприятеля онаго выступаем, ибо всем добрым, чистым и кавалерским христианским сердцам должно есть презрев страх и трудности, за церкву и православную веру не токмо воевати, но и последнюю каплю крове пролияти»; «ибо пришло указание от Бога и то, что я пишу вам, вы примите в единении с Богом <…> начнем войну, прославив царство наше, ибо ради освобождения вашего я иду на муки» [ПБПВ. Т.11. Вып. 1.С.117-118, 151-153.]. Петр, как мы видим, уподобляет свое «кавалерское христианское сердце» сердцу Спасителя, и вслед за Спасителем, готов пролить кровь и принять муки, спасая православных от бусурман ^[11]11. Не случайно поэтому особое внимание Петр уделял знамению, о котором писал Меншикову 3 мая 1711 г.: «Християне бедныя зело ревностно к нам поступают непрестанно и пишут неописанной страх и комфузию в поганых, которую наипаче умножили то знак: когда пошли с Царяграда, тогда стал чрезвычайный шторм, и Могметово знамя, которое несено было пред енычарами, в лоскуты все изорвало и древко втрое изломило» [ПБПВ.Т.11.Вып. 1.С.216.]. Об этом знамении писали и «Ведомости» 7 июня 1711 г. [Ведомости. Ведомости 6 июня. М., 1711. № 9.С.1.]. .

В самый критический момент Прутской кампании в переписке с великим везирем о заключении мира Петр все время говорит о кровопролитии, и это уже вовсе не риторическая формула: «ныне дошло уже до крайнего кровопролития», «Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина», «сие предлагаем, щадя человеческаго кровопролития» [ПБПВ.Т.11.Вып.1.С.571.]. Сообщая 15 июля в Сенат о Прутском походе, он писал: «Господа Сенат! Хотя я николи б хотел к вам писать о такой материи, о которой ныне принужден есмь: однако ж понеже так воля Божия благоволила (и грехи Христианские не допустили). Ибо мы, в 8-е сего месяца, с Турками сошлись, и с самаго того дня даже до 10 числа до полудня, в превеликом огне не точию день, но и ночи были, и правда никогда, как я почал служить, в такой десперации не были <…>. И потом, когда оным зело надокучил наш трактамент, а нам вышереченное, то в вышереченный день учинено штиль-штанд, и потом сгодились и на совершенный мир <…> и тако тот смертный пир сим окончался» [ПБПВ.Т.11. Вып.2. С. 16.]. Тогда же Петр писал про «трактамент» (т.е. угощение) и «смертный пир» Апраксину и Меншикову [ПБПВ.Т.11. Вып.2. С. 12, 15]. Пролитие крови, угощение и смертный пир здесь, как в письме Долгорукова, связывают спасение с темой причастия.

Ни Долгорукий, ни Меншиков, пируя в Петербурге в день тезоиментства Петра Алексеевича, не могли предвидеть того, что произойдет двумя неделями позже, и не знали, что письмо Долгорукова о спасении из плена попадет в руки царя именно в самый критический момент событий на Пруте. Слова Долгорукова о «крови гроздий» удивительным образом совпали с размышлениями царя над только что пережитой трагедией. Именно здесь и именно в эти дни и возникает та концепция кровавого причастия, которая давала царю возможность сформулировать то, что произошло на Пруте. Концепция эта просуществовала совсем недолго. Слова из письма царя в Сенат о смертном пире не показались уместными составителям «Ведомостей», в реляцию они включены не были [Ведомости. Реляция 24 августа. М., 1711. № 14. С.4.]. И это понятно: реляция была вовсе не о «смертном пире», а «об одержанной победе над Турками» [Доклады и приговоры. С.294], и обращена она была к подданным царя и иностранным наблюдателям. Но икона была обращена к Спасителю, и именно в ней получили отражение мысли Петра о событиях 1711 г.

Но для того, чтобы восстановить историю интересующей нас иконы, важно и другое: орел с сердцем на груди был частью герба Меншикова [Александр Данилович Меншиков. Первый губернатор и строитель Санкт-Петербурга. Каталог выставки. СПб., 2003. С. 62.]. Подробное описание герба включено в Жалованную грамоту А.Д. Меншикову на достоинство князя Ижерского: царь подписал ее в 1707 г., и тогда же она была опубликована. Согласно грамоте, на гербе Меншикова в центре помещен орел, и на груди его «щитец средний» - «вложив грудному щитцу сердце коронованное родовой фамилии его, герб верных служб нашему царскому величеству <…> поныне учиненных память и впредь учинится имущих, сердца готовность знаменуются» [Устрялов Н. История царствования Петра Великого. СПб., 1863. Т.4. Ч.2. С.140, 142 (далее: Устрялов.]. Видимо, именно на свой герб намекает Меншиков, и когда пишет Петру 30 мая 1711 г., в день рождения царя (Петр уже находится в походе против турок): «При сем поздравляю вашу милость нынешним торжественным днем рождения вашего. А понеже уповаю, что сей куриер может приехать к вам к тезоименитству вашему дни, того ради поздравляю вашу милость и оным вашим тезоименитством, желая от всего моего верного сердца, дабы сподобил Бог вас и нас всех одной день с такою радостию и с подобным благополучием торжествовать, как и в 709 году, что дай всемилостивый Боже» [ПБПВ.Т.11.Вып.1. С. 488.]. Возможно, что сердце в гербе Меншикова связано с тем нежным обращением, которое использовал царь в своих письмах к «Алексаше» - «Мейн герценкин» («Мое сердечко») [ПБПВ. СПб., 1887. Т. 1. С. 331.] ^[12]12. Голландская приписка к этому письму, согласно переводу Устрялова, начинается словами «Моей души дитя» [Устрялов. СПб., 1858. Т. 3. С., 448, сн. 62.]. . На иконе, таким образом, изображен орел с сердцем на груди, взятый из княжеского герба Меншикова. В это сердце помещен Петр-всадник, то есть в сердце Меншикова оказывается царь, - эмблема на иконе знаменует любовь Меншикова к государю и его «сердца готовность». То есть это и сердце царя, и сердце его подданного. Слова «Да утвердися сердце мое в воли Твоей, Христе Боже» относятся и к Петру (сердце царя в воле Божией), и к Меншикову (сердце подданного также в воле Божией, но оно и в воле царевой).

Помещенный на иконе герб Меншикова позволяет с уверенностью говорить о том, что заказчиком иконы был именно светлейший князь. Это подтверждается и тем, что среди святых мучениц, помещенных на иконе есть три, которые являются святыми покровительницами членов семьи Меншикова – двух его сестер (Марии и Татьяны ^[13]13. «Сестер, - пишет Павленко, - у светлейшего было не две, как ранее полагали, а три: Анна, Мария и Татьяна» [Павленко Н.И. Меншиков. Полудержавный властелин. С.300.]. Анна выйдет в июле 1712 г. за А.М. Девиера, Мария была за А.Ф. Головиным, а Татьяна – за И.К. Пушкиным. Что же касается св. Марфы и Параскевы, стоящих непосредственно за св. Екатериной на иконе, то они, по-видимому, являются тезоименитыми святыми двух вдовствующих цариц – Марфы Матвеевны, супруги царя Федора Алексеевича (на иконе Симона Ушакова «Богоматерь Муромская с преподобной Марфой и Феодором Стратилатом, изображенными на полях», именно эта святая представляет царицу), и Прасковьи Федоровны, супруги царя Ивана Алексеевича (она родилась 12 октября и праздновала свое тезоименитство 28 октября, в день св. Параскевы). ), а также свояченицы, сестры его жены Варвары Михайловны Арсеньевой, которая жила вместе с семейством князя, и которую Меншиков называл в письмах «Варварушкой Михайловной». Все три женщины, по-видимому, путешествовали в свите Екатерины: 14 октября 1711 г. она писала Меншикову из Деммина, что пересылает ему письмо Дарьи Михайловны (как мы видели, Меншиков был в это время уже на пути в Ригу, а беременная Дарья Михайловна – в Петербурге), и добавляла: «Еще доношу вашей светлости, что домашние твои все в добром здоровье также <…> вчерашняго дня <…> у них обедали» [Беспятых Ю.Н. Александр Данилович Меншиков: мифы и реальность. СПб., 2005. С.26.].

Меншиков встречал Петра в Ревеле как губернатор Ингрии, под властью которого, в отличие от Лифляндии с Ригой, была Эстляндия с Ревелем. А потому именно в Ревеле как хозяин он подготовил прием монарху ^[14]14. Меншиков любил делать Петру сюрпризы. Об одном таком сюрпризе рассказывает Н.И. Павленко: в мае 1709 г. Дарья Михайловна с семьей находилась в Харькове, и Меншиков отправил к ней взятые у шведов трофеи – две пушки и знамя. В сопроводительном письме князь писал: «Извольте любезнейшему нашему сыну приказать, чтобы по пришествии его царского величества с ними встретили». «Затея, - пишет Павленко, - светлейшему показалась столь привлекательной, что он проявил к ее исполнению живейший интерес и настойчивость. <…> Эпизод, на первый взгляд ничтожный, высвечивает множество намерений князя: и его желание польстить царю торжественной встречей, и стремление в деликатной форме подчеркнуть собственную удачу на театре военных действий» [Павленко Н.И. Меншиков. Полудержавный властелин. С. 294.]. , и икона должна была быть частью этого приема. Конечно, она не могла быть написана за две недели пребывания Петра с Меншиковым в Ревеле в декабре 1711 г. По всей видимости, программа ее была составлена еще в Петербурге, возможно, при участии секретаря светлейшего князя Иоанна Кременецкого ^[15]15. Об Иоанне Кременецком известно совсем немного. Мы знаем, что он учился в Московской духовной академии, жил в доме Меншикова, был его секретарем, а также служил в Петербургской типографии [Алексеева М. Гравюра Петровского времени. Л., 1990. C.140]. Его перу принадлежит панегирическая книжечка «Лявреа или Венец безсмертныя славы» (СПб., 1714), посвященная Меншикову, и «Приветствие пресветлейшему и великодержавнейшему государю Петру Первому» (СПб., 1717). , и Меншиков послал изографа в Ревель заранее.

Вернемся к самой иконе. Справа от Петра-всадника помещены еще две цитаты из Псалтыри. Сверху: «Врагу оскудеша оружие в конец, играды разрушил еси: погибе память его с шумом» (Пс. 9:7). На иконе эта отсылка к событиям библейской истории обретает буквальное значение: под «градами» следует понимать реальные города, взятые русскими войсками, и Ревель – один из них, это напоминание об успехах русского оружия в Прибалтике. Чуть ниже на иконе помещена другая цитата: «Яко аз на раны готов» (Пс. 37, 18). В 37-м псалме далее следуют слова «и болезнь моя предо мною есть выну». Афанасий Великий указывает, что «Давид воспевает этот псалом, приводя себе на память тяготящее его бедствие, которому он подвергся за грех. Также просит о себе Бога — даровать ему субботство, т.е. упокоение от несчастий», а в 18-м стихе Давид «исповедует, что с готовностью приемлет наказание, обращающее на добрый путь» [Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, Архиепископа Александрийского. Творения в четырех томах. Сергиев Посад, 1903. Ч. 4 С. 131, 134]. Эта отсылка должна была напоминать о всех несчастиях 1711-го года, а также о болезни как самого Петра, так и князя Меншикова. И икона является, конечно же, молением не только о «субботстве, т.е. упокоении от несчастий», но и о причастии и будущем воскресении, которые и изображены на иконе.

Псаломские слова «Яко аз на раны готов» связывают икону с еще одним трагическим событием в жизни Петра I. 15 мая 1682 г., в день памяти об убиении практически ровесника Петра 8-летнего царевича Димитрия (Петру было 9 лет), начался стрелецкий бунт. А.А. Матвеев в своем «Описании с совершенным испытанием и подлинным известием о смутном времени» рассказывает о выдаче стрельцам дяди царя Петра Ивана Кирилловича Нарышкина:

Месяца мая в 15 день Она, государыня царица, свышеестественной по крови крепости, великодушно принуждена была идти вместе с нею, царевною, в церковь, именуемую Нерукотворенного образа <…> где чрезмерное множество тех стрельцов стояло. И того ж времени был приведен в ту же церковь он, господин Нарышкин, брат царицын, который всеми таинствами покаяния Святых Пречистых тайн и освященным елеопомазанием к смертному своему пути предуготовил себя. <…> Он, готовый во всем чистою совестию к страдальческой и невинной кончине своей, дерзновенно последуя псаломски представил себя: “Яко аз на раны готов, и болезнь моя предо мною есть выну”, нетрепетно, но великодушно и крепко ей с должным повиновением доносил: “Государыня царевна, воистину не бояся на смерть свою иду, токмо усердно желаю, чтоб моею невинною кровию все те бывшие кровопролития до конца прекратилися”. <…> какое тогда острое оружие и нестерпимые болезни пронзили зело многоскорбное сердце ее величества государыни царицы [Матвеев А.А. Записки графа Андрея Артамоновича Матвеева // Рождение империи. М., 1997. С. 384.].

События мая 1682 г. были памятны Петру: маленький царь присутствовал при выдаче Нарышкина, тело его дяди стрельцы выставили напротив дворца. Петр, конечно же, сравнивал свою судьбу с судьбой царевича, и считал его своим покровителем [Погосян Е. Петр I накануне петровских реформ // Лотмановский сборник, 3. М., 2004. С. 15.]. На иконе царевич Димитрий выступает как своего рода эмблема к словам «Яко аз на раны готов», но, в то же время, и как покровитель царя, и как святой патрон русских царей – завоевателей Прибалтийских земель.

Вся чаша целиком помещена на иконе в небольшой восьмиугольный бассейн красного цвета (как бы увиденный сверху), а на самой чаше помещены три херувима, которые, как маскароны на фонтане, испускают струи воды и крови, (особенно отчетливо видны раздельные черные струи воды и красные струи крови, истекающие из раны от копья), то есть растворенное вино причастия. Это подтверждает и надпись, расположенная слева от орла, внутри бассейна: «Источник живота вечна пия не умре во веки» («И аже пиет от воды, юже Азъ дамъ ему, не вжаждется во веки; но вода, юже Азъ дамъ ему, будетъ въ немъ источникъ воды, текущея в животъ вечный» - Иоан. 4:14). Бассейн, в котором стоит чаша, наполовину заполнен темно-синей водой, и на воде надпись «море», а в море помещены изображения трех корабликов: два из них побольше, а один – совсем маленький. Это, по-видимому, корабли Азовского флота, о которых писал Петр («три карабля для такой нашей уступки»), и которые достались туркам. Струи крови и воды, истекающие из фонтана, иконописец прописал очень скрупулезно. Левая и правая из них сначала попадают точно в клювы державному двуглавому орлу, а потом проливаются в море, окропляя корабли. Центральная струя «вливается» в большую корону и снова изливается уже из груди орла над самой головой царя, и окропляет его самого и его коня (на лице «Царя Петра» и на крупе его белого коня отчетливо видны струи крови). Кроме того, из тела орла кровь проливается на корабли еще и через стигматы, которые отчетливо видны на лапах орла (можно полагать, что и на груди орла, в том месте, где из нее изливается кровь, должна быть рана, но ее не видно). То есть Российский орел оказывается распят в подражание Спасителю ^[16]16. Кульминаций Прутской битвы были события 10 июля, этот день был пятницей и символически – днем распятия русской армии. Это календарное совпадение, по всей видимости, было значимо для Петра. Вспомним, хотя бы важность для царя того факта, что взятие Азова в 1696 г. пришлось на воскресенье [Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. СПб., 2001. С.34.]. (рис.3).

У бассейна, в который льется кровь, изображен олень (рядом с ним подпись «елень»), он прибежал к фонтану и уже напился из «Источника живота вечного» - на его морде и передних ногах явственно видны следы крови. К этой эмблеме имеют прямое отношение слова из развернутой книги, которую держит над оленем апостол Петр: «Якоже желает елень на источники водныя, такоже душа моя к тебе Богу крепкому живому» (надпись составлена из двух стихов 41-го псалма: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе Боже; возжада душа моя к Богу крепкому живому» (Пс. 41:2-3). Именно так, следуя псалмопевцу, который находится в изгнании, в пустыне и скорбит о невозможности посещать храм Божий, традиционно уподобляют стремление души к Богу [Лопухин. СПб., 1907. Т.4. С.217]. Но на нашей иконе, помимо общеизвестного значения, эти псаломские строки, возможно, обретают и другой смысл: олень, устремляющийся к источнику, напоминает о безводице во время Прутского похода, то есть о жажде в буквальном смысле. Жажда и отсутствие воды – тема, которая постоянно звучит в прутских письмах и реляциях Петра: «трудились, чтоб марш свой обратить в правую сторону к Сырете, но великих ради гор и безводицы не могли того учинить»; «и где мы имели станы, и где есть воды, и где нет, или и есть зело вредительны, как сущая отрава»; «неприятель и за рекою Прутом на горе имел батареи ж и людей множество, с которых по нашим войскам стрелял и воду из реки брать мешал» [ПБПВ.Т.11.Вып.1.С.33; вып. 2. С. 303, 570.].

Важность для иконы темы крестных ран Спасителя подчеркивает и акростих, спрятанный на нижнем поле иконы. Здесь вопроизведены шесть стихов (с 10-го по 14-й) из посвящения к «Арифметике» Леонтия Магницкого ^[17]17. «Арифметику» Магницкого часто называют уникальной книгой. Свое первое издание она увидела в 1702 г. и затем, вплоть до начала XX в., многократно переиздавалась. Этот учебник, в первую очередь, предназначался для воспитанников Математико-навигатской школы, открытой Петром в 1701 г. [Баранов П. Биографические сведения о Магницком и историческое значение его Арифметики // Арифметика Магницкого. Точное воспроизведение подлинника с приложением статьи П.Баранова «Биографические сведения о Магницком и историческое значение его Арифметики». М., 1914. С.1-12.]. . Посвящение, написанное по всем правилам стихосложения того времени, озаглавлено Магницким «Стихи на предлежащий герб». Герб, действительно, «предлежит» в книге стихам: стихи начинаются на правой стороне разворота, а на левой помещена гравюра, в верхней части которой изображен российский герб: орел со щитом на груди, со всадником в римском одеянии, поражающим дракона, под тремя коронами и прямым крестом, а под гербом на гравюре помещены Пифагор и Архимед, в окружении математических инструментов. Посвящение Магницкого занимает 11 страниц, и после рассуждения о гербе превращается в похвалу наукам и наставление учащимся арифметике. Стихотворение это известно своим замысловатым акростихом – фразой, составленной их первых букв каждого стиха. Начало акростиха на первых девяти страницах читается: «НА ЧЕСТНЫЙ КРЕСТ НА ГОСУДАРЕВ ГЕРБ ДО ЛИЦА ЕГО ЦАРСКАГО ПРЕСВЕТЛАГО ВЕЛИЧЕСТВА ЦАРЯ И САМОДЕРЖЦА ПЕТРА АЛЕКСИЕВИЧА И ВСЕЯ РОСИИ» (далее акростих обрывается или же переходит в тайнопись). На иконе помещены следующие стихи из посвящения Магницкого:

Клейнот, сиречь герб хранит царский, иже имать царь христианский.
Российский реку православный, и иных многих царств державный:
Егоже крепость и держава, честный крест, купно же и слава.
Сим бо державу утверждает, и враги своя побеждает.
Темь и впредь врагов побеждати имать, а своих свобождати.
Но и герб орел двоеглавный значит, яко есть православный
[Арифметика, 1-2].

Они выбраны так, чтобы акростих (а первые буквы каждого стиха на иконе, как и у Магницкого, выделены киноварью) читался: «КРЕСТ Н», то есть, если прочитать последнюю букву акростиха, учитывая ее название (Н называли «наш»), то получится «Крест наш», то есть акростих еще раз подчеркивает главную тему иконы – «Аз на раны готов» ^[18]18. На кромке бассейна помещены еще два стиха из посвящения Магницкого: 15-й и 16-й (А паче что он тривенечный, в чем значится Бог в Троице вечный. Господь всяческих един сильный, излиявый на нас мир обильный [Арифметика Магницкого. Точное воспроизведение подлинника. С приложением статьи П. Баранова (биографические сведения о Магницком и историческое значение его Арифметики). М., 1914. С. 2]), но первые буквы стихов не выделены на иконе киноварью, и эти стихи не связаны с акростихом. .

Слова «аз на раны готов», как мы видим, относятся не только к Петру, Меншикову и Долгорукову, но и к государственному российскому орлу, то есть ко всей России в 1711 г. И, конечно, страдание, которое есть повторение крестной муки Христа, - это страдание, которое как тайная вечеря, окажется одновременно «смертным пиром» и причастием, и приведет к излечению и воскресению и России, и Петра, и подданных царя. Именно таким пожеланием была икона, заказанная Меншиковым в честь посещения царем Ревеля в декабре 1711 г.

Авторы статьи выражают свою благодарность настоятелю Таллиннского Никольского храма протоиерею Олегу Вроне за разрешение на фотосъемку в храме, Игорю Корнееву за помощь в работе с иконой и в прочтении неразборчивых надписей, а также художникам-реставраторам Николаю и Оресту Кормашовым за предоставленные фотографии иконы, отражающие процесс реставрации.