Концепция войны у Феофана Прокоповича и официальная идеология петровской эпохи

В 1715 г. в заметках Петра I появляется следующая запись: "Написать о войне, как зачалась, и о нравах и случаях, как и кем делана" [Устрялов, 43]. Спустя два года, в 1717 г., во исполнение этого "заказа", в Санкт-Петербурге выходит в свет трактат Петра Шафирова: "Разсуждение, какие законные причины Петр Первый к начатию войны против короля Карола XII, Шведского в 1700 году имел". Заключение к трактату и редакторскую работу выполняет сам Петр^[1]1. "Разсуждение, какие законные причины Петр Первый к начатию войны против Кароля Карола 12, Шведского 1700 году имел" // Быкова Т.А., Гуревич М.М. Описание изданий гражданской печати (1708 - январь 1725 г.). М.; Л., 1955. С.220..

"Разсуждение", целиком посвященное предмету русско-шведской войны, описывает историю русско-шведских отношений с 1554 по 1714 гг., включает в себя исторические документы и является систематическим изложением официальной концепции по вопросу Северной войны.

Параллельно сочинению Шафирова, в продолжение 1709-1717 гг., создается еще одна концепция войны, которая находит отражение в похвальных словах Феофана Прокоповича. Феофан посвящает войне два слова. Каждое из них известно Петру и по его указу напечатано.

В период с 1709 по 1717 гг. Феофан еще не входит в близкое окружение Петра, но несомненно пытается угадать настроения монарха и сформулировать адекватную концепцию войны, - концепцию, которая бы могла быть востребованна Петром.

Таким образом, к 1717 г. двумя очень разными идеологами были сформулированы две концепции войны. Каждая из них в разной степени является непосредственным исполнением заказа Петра, и потому представляется крайне интересным обе эти концепции описать и сопоставить.

Рассмотрим "Разсуждение" Шафирова.

Концептуально значимую информацию несет здесь уже само название основной части трактата: "О древних и новых причинах, которых ради должно было его царскому Величеству, яко отцу отечествия своего <...> войну начать и неправедно от российской короны, не токмо во время вечного мира, но и за учиненным союзом оборонительным, отторгнутые свои наследные провинции от короны шведской отобрать".

По сути, данное заглавие является набором некоторых тезисов: 1) Петр - "отец отечества"; война - его долг, который он, как истинный "отец отечества", обязан исполнить; 2) война необходима и неизбежна; 3) шведами отняты "наследные" провинции России, т.е. те, которые по праву ей принадлежат; 4) эти провинции отняты "неправедно", а именно, во время Вечного мира и во время "оборонительного" русско-шведского союза. В такой "тезисной" форме Шафиров дает концептуально значимую отсылку: фактически он приводит ряд основных положений из фундаментального сочинения о войне - трактата Гуго Гроция "О праве войны и мира"^[2]2. Вопрос об отношении "Рассуждения" Шафирова к сочинениям по "естественному" праву был рассмотрен в монографии В.Батлера (Butler William E. P.P. Shafirov and the Law of Nations // P.P. Shafirov/ A Discourse Concerning the Just Causes of the War between Sweden and Russia: 1700-1721. Oceana Publications, Dobbs Ferry, N.Y., 1973. P. 1-39). Называя ряд общих черт "Рассуждения" с этими сочинениями, исследователь обращается прежде всего к проблеме рецепции в России начала XVIII в. "европейского" представления о законах международнго права. Нас же интересует более частная проблема: создание официальной концепции войны в контексте "Права войны и мира". .

Трактат Гроция, написанный на латыни и опубликованный в 1625 г., в продолжение XVII-XVIII вв. был одним из самых известных и авторитетных источников по вопросам права войны и мира, международного и государственного права. На русский язык трактат был переведен в 1710 г., по указу Петра, в Киевской духовной академии.^[3]3. Крылов С.Б. От научного редактора // Гуго Гроций. О праве войны и мира. М., 1956. С. 3.

"Разсуждение" Шафиров начинает с описания "древних причин" войны, последовательно освящая историю русско-шведских отношений на протяжение XVI-XVII вв. Особое внимание он уделяет периоду Смуты, поскольку именно к этому времени относит возникновение "наиважнейших" (из древних) причин русско-шведской войны. Из очень подробного рассказа Шафирова следует, что таковыми причинами являются: нарушение шведами клятвенного обещания и союзного договора ("оборонительный" союзный договор, заключенный Василием Шуйским со шведами против поляков); предательство шведов (они не просто пренебрегают обязательствами данного договора, но и переходят на сторону польско-литовских войск); коварный обман (шведы, уже после своей измены, под предлогом "прежнего" оборонительного союза вступают в Новгород и используют этот предлог для того, чтобы самим завладеть Новгородом); пролитие невинной крови (Шафиров неоднократно отмечает, что при взятии Новгорода и других городов шведы невинных людей "побивают"); бесчинства шведов в захваченных городах (разорение церквей, наложение на жителей тяжких "контрибуций"); и, как вытекающая из названных причин, - незаконное отнятие "наследных" территорий (Новгорода, его провинций и других городов).

Каждая из этих причин, безусловно приравненная Шафировым к преступлению, очевидным образом корреллирует с теми преступлениями, о которых, как о нарушении естественного права и, соответственно, как о несомненном основании для начала справедливой войны, подробно пишет Гроций.^[4]4. В трактате Гроций разсуждает о причинах возникновения войн и выделяет два вида причин: "справедливые" и "несправедливые". К "справедливым" он относит причины, вызванные нарушением естественного права, - собственности, неприкосновенности и т.п. Сторона, нарушившая право, начинает "несправедливую" войну.

Так, достаточными причинами для начала справедливой войны Гроций считает такие преступления как: ограбление, угнетение и обман [Гроций, 187]. Далее, разсуждая о различных видах "ущерба" ("ущерб", по Гроцию, то, что противно праву), он пишет о нарушении прав собственности и соглашения. Отдельную главу Гроций посвящает клятвенным обещаниям (к клятвам он относит и заключение союзных договоров), где пишет об обязательствах, налагаемых клятвой и невозможности их нарушения. [Гроций, 358-371]. Нарушение клятвы, по Гроцию, - не только нарушение права, но и святотатство, поскольку в момент ее произнесения во свидетельство призывается Божество. (В этой связи показательно, что Шафиров, рассказывая о создании оборонительного союза, отдельно отмечает, что шведы приносят присягу перед Евангелием.) Затрагивая вопрос нарушения союзного договора, Шафиров апеллирует и к главе "Об обещаниях, договорах и клятвах тех, кто имеет верховную власть", где Гроций отдельно отмечает, что обязательства, налагаемые клятвой, распространяются и на правителей [Гроций, 375-384]. Вопросу неоправданного кровопролития Гроций посвящает раздел "О том, что не дозволено убивать невинного" [Гроций, 730-731], и, наконец, вопросу о "наследных" территориях - отдельный раздел, где пишет о том, что земля может считаться собственностью врага лишь в том случае, когда он только в продолжение длительного времени владеет ею [Гроций, 642]. Последний аргумент для Шафирова очень важен: многочисленные акценты он делает на том, что территории, отнятые шведами, "издревле" принадлежали россиянам, а не шведам.

Таким образом, ссылаясь на "натуральное" право, нарушенное шведами, Шафиров в строгом соответсвии с Гроцием выстраивает последовательную систему аргументов, которые должны убедить читателя, во-первых, в том, что шведы преступают право и ведут несправедливую войну, и во-вторых, в том, что Петр, учитывая только эти "древние" причины, имеет достаточно законных оснований, чтобы начать войну. Далее, однако, мы узнаем, что Петр, имея "правдолюбивый нрав", не стал мстить шведам за старые обиды и начал Северную войну по сугубо новым причинам.

Возникновению этих "новых" причин Шафиров дает следующее объяснение: "Правосудие Божие, не оставляющее никакой неправедной обиды без воздаяния, ожесточа сердце Шведское, допустило их до такой слепоты, что сами тот огнь древних обид <...> новоучиненными уразами <...> воздуть захотели" [Шафиров, 67-68].

В этом пассаже дается несколько очень значимых указаний. Во-первых, на то, что все события, о которых пойдет речь далее (Северная война), есть воплощение Божественного Промысла, во-вторых, что Промысел, цель которого восстановить справедливость, изначально на стороне Петра и, в-третьих, что Петр должен стать орудием Промысла.

Идея Промысла и становится ключевой для всего дальнейшего повествования. Теперь, когда Шафиров описывает новые беззакония шведов, он постоянно делает акценты на том, что кара Божья непременно настигнет шведов.^[5]5. Так, например, упоминая о "свейской гордости", Шафиров приводит следующие слова Петра, сказанные о шведах (по свидетельству Шафирова, Петр говорит это "при многих случаях", "при чужестранных министрах"): "может Бог за ту их гордость покарать", а далее Шафиров добавляет: "что потомъ самымъ деломъ при помощи Божией и показалось" (С.119) Соответственно, говоря о Петре, Шафиров постоянно напоминает, что Бог неотступно помогает Петру, и что даже первые военные неудачи в итоге обращает во благо.^[6]6. Шафиров многократно отмечает, что Петр ведет войну "с помощью Божиею", а рассказывая о ситуации, сложившейся накануне Полтавской битвы (предательство Мазепы, мятеж внутри страны), пишет следующее: "однакожъ Всевышний, яко препинатель всехъ злыхъ кововъ, все то его Царскому Величеству во благо, Свейскому королю во зло, и по томъ въ приключившуюся воиску его погибель обратилъ" (С. 125).

Указания на то, что в войне воплощается Промысел появляются и в заключительной части, написанной Петром. Обращаясь к читателю и говоря о необходимости доведения войны до полной капитуляции шведов, Петр пишет: "получа такия въ свете славы, паче же безопасства, паки подвержем себя всегдашнему бедству и вечному стыду, без всякой на то нужды? ибо съ помощью Божиею такую ныне войну имеемъ, о которой едва слышимъ, где оная есть" (здесь и далее курсив мой, - М.С.). Отметим, что "слава въ свете", о которой пишет Петр, тоже отнесена к чудесному действию Промысла, о чем Петр упоминает выше: "каково жъ ныне, когда Господь Бог так прославилъ, что оныя, отъ которыхъ почитаи вся Европа опасалась, ныне отъ насъ побеждены суть?" [Шафиров, 227]

Очевидно, что за идеей война - Промысел стояли определенные авторские задачи; они проясняются при прочтении "Заключения к читателю". Из "Заключения" следует, что трактат обращен не просто к "неразумеющим" подданным (тем, кто не знает правды об этой войне), но к сомневающимся подданным, - тем, которые "от сей тягости (тягости войны, - М.С.) негодуютъ" [Шафиров, 215]. Трактат должен был убедить этого "негодующего" читателя в том, что Петр не просто ведет справедливую войну, но что, прежде всего, он выполняет предназначение Божье и должен следовать ему до конца. В такой постановке проблемы, безусловно, заключался и особый прагматический расчет: если война есть Промысел, то подданные должны с достоинством претерпевать все "тягости" войны.

Вторую часть трактата ("О новых причинах") Шафиров начинает с описания знаменитого Рижского инцидента, когда Великое посольство приезжает в Ригу и сталкивается с унижениями, "многими грубостями", "обидами" и "афронтом" со стороны рижских властей.

К грубостям, обидам и афронту Шафиров относит целый ряд событий, о которых, как о нарушении "всенародных прав", он очень детально рассказывает своему читателю. Отдельный акцент автор делает на том, что в действиях рижского губернатора российскими послами была усмотрена и прямая угроза жизни Петра, что, в свою очередь, стало причиной преждевременного отъезда Петра из Риги. Здесь же он пишет о том, что Петр затем многократно обращался к шведским властям с требованием "сатисфакции по правосудию" и более года этой сатисфакции ожидал. Однако, со шведской стороны никакой сатисфакции так и не последовало, более того, "всякие досады" были "приумножены".

По свидетельству Шафирова, во всех этих событиях Петр усматривает "довольно законных причин" для начала войны, но объявляя свое решение, Петр отдельно отмечает, что будет готов заключить мир как только шведский король "в правыхъ ихъ претензияхъ удовольствовать похочетъ" [Шафиров, 102].

Описывая рижский инцидент, Шафиров очевидным образом апеллирует к разсуждениям Гроция о праве посольств и предоставлении "сатисфакций".

По Гроцию, посольство имеет не только право неприкосновенности в чужой стране, но и защиты даже со стороны неприятеля в случае какой-либо угрозы: "право послов, - пишет, ссылаясь на Цицерона, Гроций, - обеспечено охраной людей и ограждено Божественным правом" [Гроций, 424]. Если же совершивший правонарушение не предлагает обиженной стороне "сатисфакцию", то нарушенное право становится достаточным основанием для начала справедливой войны [Гроций, 196]. Что же касается войны, объявленной тому, кто нарушил право послов, она уже сама по себе признается Гроцием "справедливой, или торжественной по праву народов" [Гроций, 606-613].

В четком соответствии с Гроцием выстраиваются и последующие два раздела трактата: "Кто причиною продолжения войны есть" и "Кто умереннее в сей войне поступил", где Шафиров рассказывает о тех беззакониях, которые шведы "против обыкностей военных и всенародных правъ" продолжают совершать во время войны.

Это, во-первых, нарушение договорного обещания: после первой битвы под Нарвой шведы обещают беспрепятственно пропустить остатки русских войск через мост, но нарушают договор [Шафиров, 182]. Шафиров апеллирует здесь сразу к двум главам из "Права войны и мира": к главе "Об обещаниях", где Гроций пишет о том, что "из обещания возникает право для другого лица", и если обещание нарушается, то преступается право [Гроций, 331], и к заключительной главе трактата, где Гроций, возвращаясь к вопросу обещаний, пишет: "В огромной мере государям надлежит благоговейно соблюдать договорную верность, прежде всего ради требований доброй совести, а затем и ради доброй славы, которой держится власть государства" [Гроций, 824]. Из содержания "Разсуждения" следует, что Шафирову было очень важно показать: шведы, "которые себя повсюду политичным народом прославляют", на самом деле не таковы, поскольку не имеют ни "доброй совести", ни "доброй славы".

Во-вторых, Шафиров инкриминирует шведам жестокое обращение с пленными. Он приводит многочисленные примеры такого обращения и акцентирует внимание на том, что шведы поступают с пленными хуже варваров. Так, он пишет: "А которых <...> в полонъ брали, и изъ техъ многихъ потомъ рубили и кололи, а у другихъ у рукъ и у ногъ палцы поотрубали, чего и у варваръ никогда не чинится" [Шафиров, 198].

Аналогии из "Права войны и мира" здесь также очевидны: вопросу обращения с пленными Гроций посвящает отдельную главу - "Ограничения, касающиеся обращения с пленными", где пишет о недопустимости жестокого обращения с захваченными в плен людьми [Гроций 730-731].

В-третьих, Шафиров в очередной раз обвиняет шведов в нарушении права посольств. В данном случае он пишет о происшествии с князем Хилковым, которого, после того, как шведам была объявлена война, "заарестовали" и посадили в темницу, где тот и скончался [Шафиров, 174]. Вопрос о праве посольств мы рассмотрели выше и потому отметим только, что, по Гроцию, послы должны быть неприкосновенными даже тогда, когда государству, принимающему посла, объявлена война: "неприятель, к которому отправлен посол несет ответственность и не может ссылаться на право возмездия" [Гроций, 432-433].

В-четвертых, Шафиров указывает на поиск союза и консолидацию сил с нехристианским государством. Он пишет здесь о событиях 1711 г. и вменяет шведам в вину подстрекательство Турции к началу войны против России. Предъявляя шведам это обвинение, Шафиров опирается на следующий раздел из книги Гроция: "Все христиане обязаны вступать в договоры, направленные против врагов христианства" [Гроций, 394-395]. В этой связи показательно и то определние, которое Шафиров, говоря о Турции, использует в данном эпизоде: "наследный християнству неприятель" [Шафиров, 154]. Упоминая факт подстрекательства турков к войне, Шафиров не только констатирует очередное преступление шведов, но и стремится сделать особый акцент на том, что они постуают не по-христиански.

С аналогичным акцентом соотносится и описание такого преступления как осквернение шведами церквей. Заметим, что в трактате Гроция данное преступление достаточно подробно рассматривается в главе "Ограничение опустошений и тому подобного" [Гроций, 718-720].

Предметом особого внимания в "Разсуждении" становится и нежелание шведов заключить мир. Шафиров пишет о том, что Петр многократно предлагает Карлу перемирие, но всегда получает отказ, подчас даже с грубыми оскорблениями в свой адрес.^[7]7. Так, например, Шафиров упоминает о письмах Карла: "все те письма изнаполнены были къ стороне его Царскаго Величества и собственной его особе грубейшими безчестьями" (Разсуждение. С. 144.) В трактате же Гроция данному вопросу посвящена заключительная глава, в которой философ не только дает наставления о том, что во время войны следует всегда стремиться к миру, но и выносит отдельные, очень значимые суждения на этот предмет. Так, ссылаясь на изречения Саллюстия и Августина, он пишет: "мудрые ведут войну ради мира" и потому "должно не стремиться к миру, ради войны, но вести войну ради достижения мира" [Гроций, 824]. В этой связи весьма показательны многочисленные акценты Шафирова на том, что Петр постоянно стремится к миру. Таким образом, несомненно апеллируя к Гроцию, Шафиров подчеркивает, что Петр не просто "великодушный и милосердный" монарх, но мудрый, и что Петр ведет войну ради достижения мира.^[8]8. Приведем в качестве примера следующие строки из "Расссуждения": "И понеже его Царское Величество изъ того усмотрелъ, что сеи неприятель никаким низхождениемъ кроме оружия къ миру приведенъ быть не может". (С. 145). Следует отметить, что в той же главе "Права войны и мира" появляется и суждение о том, что к миру всегда стремится истинно христианская душа: "душа, всецело погруженная в заботы войны", не может "пребывать в безопасности и вере в Бога иначе, как постоянно имея в виду мир" [Гроций, 324]. Данный тезис в сочетании с многочисленными указаниями на то, что шведы проливают много христианской крови, несомненно, был важен для Шафирова как дополнительный аргумент в пользу того, что шведы поступают не по-христиански.

Фактически каждому из преступлений шведов Шафиров противопоставляет поступки Петра. Так, например, он многократно отмечает, что Петр всегда достойно обращается с пленными ("весма честно, и безъ всякого утеснения оныхъ") и что Петр всегда противостоит жестокому кровопролитию [Шафиров, 206]. Как представляется, посредством такого рода противопоставлений, Шафиров еще раз обосновывает тезис о "политичности" Петра и "неполитичности" его врага.

Подводя некоторый итог, отметим: ключевым текстом для "Рассуждения" становится философский трактат "О праве войны и мира". В соответствии с этим сочинением Шафиров выстраивает последовательную систему арументов и формулирует концепцию "справедливой войны", начатой Петром. Однако, сохраняя связь с источником, Шафиров дает преломление, важное для русской ситуации. Он формулирует идею Божественного Промысла, которая соотносится с концепцией торжественной войны, но наполняет эту концепцию дополнительным смыслом: война есть воплощение Божественного Промысла, цель которого - восстановление справедливости и орудие которого - Петр.

Рассмотрим похвальное слово Феофана Прокоповича 1709 г., посвященное Полтавской битве, - "О преславной над войсками свейскими победе". Слово было произнесено в Киеве, в присутствии Петра I, спустя месяц после Полтавской победы.

Рассуждения о войне не представляют здесь такой четкой и последовательной системы, которую мы наблюдали в "Рассуждении": Слово посвящено победе, вокруг этого события группируются авторские высказывания о войне и именно в контексте описания победы предстает концепция войны Феофана.

Говоря о Полтавской победе, Феофан формулирует идею Божественного Промысла: Бог изначально благоволит Петру и под Полтавой явным образом "показывает" Свое благоволение. Эта идея находит в тексте как прямое выражение (Феофан прямо пишет о том, что в Полтавской битве проявилось смотрение Божие, и что победа дарована Богом), так и опосредованное выражение через библейские цитаты.

В соответствии с идеей Промысла выстраивается и концепция войны в Слове, и хотя, в отличие от Шафирова, Феофан не пишет прямо о том, что война была задумана Правосудием Божием для того, чтобы покарать шведов, указания на Промысел в тексте Слова достаточно очевидны.

Одно из первых указаний такого рода появляется во фрагменте, где Феофан, обращаясь к Петру, пишет: "Богу лучше что о тебе устрояющу, яко <...> делом уже самым показася; не иной ради вины на толь долгое время отложил <...> Бог назнаменованную тебе судьбами Своими над врагом сим победу, токмо дабы в той час его победил еси, егда бы <...> преславная, неслыханная и бесприкладная явилася твоя победа, подобне, яко же иногда творяши со судиями израильскими, их же тогда вооружаше на брань, егда зело супостатские умножахуся сили" [Прокопович, 27].

В данном фрагменте дано сразу несколько указаний на Промысел. Это указание на Промысел-победу ("назнаменованная" судьбами Божьими победа) и укзание на Промысел-войну, раскрывающееся посредством ссылки на Ветхозаветную книгу Судей. Эта книга посвящена рассказу о том, как Бог, по смотрению Своему, посылал на Израиль врагов, затем воздвигал избавителей-судей, "ополчался" с ними и таким образом приводил Свой избранный народ к победе. Тема Промысла, претворяющегося и в войне, и в победе, обозначена здесь очень четко, и очевидно, что именно она определила выбор Феофана, - говоря о войне, провести параллель с этим библейским эпизодом.

Вместе с тем, ссылка на историю судей и ее прямое уподобление современным событиям, могли иметь и более глубокое значение. В третьей главе книги Судей разъясняется цель Промысла, творимого в отношении израильтян: научить сынов Израилевых войне: "И сия языки, яже остави Господь, да искуситъ ими Израиля, вся неведущыя браней Ханаанскихъ, токмо ради родов сыновъ израилевыхъ, еже научити я брани обаче иже прежде их не уведаша ихъ" [Суд. 3, 1-2]. Как представляется, в контексте именно этого указания, могли выстраиваться многочисленные рассуждения Феофана о том, что "сильный во бранех Бог" в бою "ополчается с Петром", т.е. не только покровительствует, но и, по тайному Своему смотрению, "учит" Петра и его воинство военному мастерству, как некогда обучал войне Свой избранный народ. В этой связи показательно и то, как Прокопович называет россиян: "род наш, новый Исраиль, полки Бога живого" [Прокопович, 34]. Не вызывает сомнения, что такой подтекст был достаточно актуален для Феофана и его слушателей (в числе которых, напомню, был и Петр): создание регулярного войска и флота обретало значение Промысла.

Знаменательно, что аналогичная идея (война-Промысел-наука) находит свое отражение и в трактате Шафирова. Ссылаясь на Пуфендорфа, Шафиров неоднократно отмечает, что шведы наказывали всей Европе "содержать Российский народ вне обучения военного, дабы не познал он силы своей" [Шафиров, 60]. Из дальнейшего же повествования мы узнаем, что в войне, которая есть Промысел, российское воинство обучается военному мастерству и познает свою силу.^[9]9. Как представляется, эта же тема находит свое продолжение и в "Заключении" шафировского трктата. Убеждая читателя в необходимости с достоинством претерпевать войну, Петр пишет: "Господу силъ да будетъ хвала, намъ же помощию Его въ таковую высокую степень возшедшимъ [чрезъ <...> труды <...> царя и государя нашего, учредившего и обучившего въ России регулярное войско, каково прежде не бывало, и устроившаго корабельной <...> флот, о котором кроме имяни от веку въ России неслыхано], не негодовать <...> подобаетъ, но терпеливо понести оную и трудолюбно искати, съ Его же (Бога, - М.С.) помощию добраго и безопаснаго конца сея войны" (Там же. С.228) Идея войны-Промысла-науки выражена в данном фрагменте посредством сложной парадигмы: 1) в войне Бог возвышает Россию; 2) для этого возвышения потребовалось то, о чем "кроме имяни в России не слыхано", т.е. новая военная наука (регулярное войско и флот); 3) эта военная наука изначально есть Промысел; 4) Промысел претворяется через Петра.

Возвращаясь к Слову, отметим, что Феофан развивает и идею Промысла, цель которого - восстановление справедливости. Так, рассуждая о "плодах", которые Полтавская победа в ближайшем будущем принесет, Феофан пишет о прославлении и возвышении России Богом, которое видится ему не только в покорении всех врагов, неправедно восстающих на Россию, но и в том, что "проклятая унея, имевшая в отечество наше вторгнутися <...> изверженна будет". Здесь же дается указание на то, что орудие этого Промысла Петр: "Будет то, укрепляющу Богу десницу твою, пресветлейший монархо; будет, не усумневаемся" [Прокопович, 37].

Параллельно идее Промысла Феофан разрабатывает и идею несправедливой войны, начатой шведами. При этом, он еще до Шафирова апеллирует к трактату Гроция.

Так, разссуждая о русско-шведской войне, Феофан проводит параллели со Второй Пунической войной: "Вижду сию свейскую брань весьма быти подобную древней брани, нарицаемой Второй Пунской, юже творяху римляне со пресловутым оным Аннибалем, вождом карфагенским" [Прокопович, 29]. Гроций же обращается к истории Второй Пунической войны как к одному из примеров неправедно начатой войны. Философ пишет о том, что карфагеняне имели только несправедливые причины для войны против римлян и начали т.о. разбойническую войну [Гроций, 526].

Это положение находит непосредственное отражение и в Слове Феофана: причины "свейской" войны, распаляемой (как он многократно отмечает) шведами, подобны причинам Второй Пунической войны, начатой карфагенянами; это - "несправедливые" причины.

В этой связи показательна и фраза, появляющаяся в рассуждении Феофана о сходстве Второй Пунической и "свейской" войн: он пишет, что обе брани "подобную име вину (т.е. причину, - М.С.) свою" [Прокопович, 29]. Показательны и отдельные характеристики, которые Феофан дает осажденным городам. Так, вспоминая начало войны, он пишет: "многие крепкия грады, неправедне от него (т.е. шведа, - М.С.) удержанныя" [Прокопович, 25].

Очевидно, что за этой апелляцией к Гроцию стоит та же задача, что и в трактате Шафирова: ссылаясь на самый авторитетный источник по праву, дать четкое указание на то, что шведы начинают несправедливую войну.

Говоря о причинах возникновения войны, называемых в "Слове", нельзя не упомянуть и о том, что Феофан, как в последствии и Шафиров, ссылается на слепоту врага. При этом, и в тексте "Слова", и в трактате Шафирова под слепотой подразумевается ложное представление о беспомощности россиян; слепота шведов соотнесена с их дерзостью; дается указание на то, что под воздействием этой слепоты, шведы вметают себя в "огнь" войны:

"Слово"	"Разсуждение"
"суетне силу свою <...> вознашаше побежденный ныне супостат. Обаче якоже всяк гореливый <...> зело велико мнит быти <...>, подобне сей (супостат, - М.С.) слепствоваше. Но слепота сия вельми его умножаше дерзость; <...> ослеплен мнением силы своей , ничто себе противно и страшно не мнит быти и тако во стрмнину и в огнь вметает себе" [Прокопович, 26]	"Правосудие Божие <...> ожесточа сердце шведское, допустило ихъ до такой слепоты, что сами тот огнь древнихъ обидъ <...> воздуть захотели" [Шафиров, 68].

Концепция войны, выстроенная в слове Феофана 1709 г., оказывается аналогична той, которая появится много позже и станет официальной. На наш взгляд, близость этих концепций отнюдь не случайна. Историки неоднократно отмечали, что Слово Феофана от 1709 г. произвело на Петра очень сильное впечатление, что именно оно во многом определило дальнейшую судьбу оратора.

В своих проповедях Феофан первым из проповедников отказывается от традиционной схоластики и, опираясь на историко-филологический метод, начинает развивать идею Божественного Промысла, претворяющегося в деятельности Петра, - идею, которая как никакая другая могла убедить слушателя в необходимости и пользе всех начинаний монарха.^[10]10. Историко-филологический метод, с помощью которого преобразует проповедь Феофан, отличался от прежнего тем, что основывался на подробном изучении Св. Писания и церковной истории, сличении древних списков и переводов, критическом исследовании памятников христианской древности, актуализации изучения трудов отцов церкви. (Чистович И. Феофан Прокопович и го время. СПб., 1868.). Преодоление "схоластической замкнутости" заключалось и в том, что все положения проповеди были обращены теперь "ко времени, месту, лицам и обстоятельствам, в которых и среди которых она произносится", тогда как схоластическая проповедь "могла быть сказана и выслушана с равным интересом во время Кирилла Туровского, Иоанна Грозного, в Петровское и во всякое время" (Там же. С. 17). Более подробно о "новом методе" Феофана см. нашу статью: Сморжевских М. Функция библейской цитаты в похвальных словах Феофана Прокоповича // Русская филология 13. Тарту, 2002. С. 35-40. Слово 1709 г. опубликованное, переведенное на латинский и польский языки, а также переизданное по указу Петра, является первым памятником в этом ряду и, как представляется, не просто предвосхищает официальную концепцию 1717 г., но и оказывает на ее создание самое непосредственное влияние.

В 1717 г., в слове на девятую годовщину Полтавской баталии, Феофан снова пишет о войне, но уже как лицо, только что переведенное в Петербург для идеологической работы. Слово создавалось одновременно с трактатом Шафирова и, как и "Рассуждение", было написано к возвращению Петра в Петербург.^[11]11. В течение полутора лет, с 1716 по 1717 год, Петр в поисках дипломатических путей выхода из Северной войны, пребывает в Голландии и Франции. В Петербург он возвращается в октябре 1717 г.

В отличие от первого слова, этот текст является непосредственным исполнением "заказа" Петра, на что Феофан указывает в самом начале: "И за благополучие себе вменяю, яко повеление имам толикой славе словом моим послужити". Данное обстоятельство не только существенно изменяет статус текста, но и во многом определяет выбор того материала, с которым теперь работает автор: в слове появляются многочисленные отсылки к "Рассуждению" Шафирова. Так, например, Феофан пишет: "Были тебе, о Россие, древние и правильные вины, еже бы иногда оружием отмстити обиды, тебе нанесенныя от сего супостата, и отторженныя наследственные твои сия области возвратить паки в державу твою" [Прокопович, 50]. Апелляция к первой части "Рассуждения" ("О древних причинах") здесь очевидна: оперируя теми же понятиями, что и Шафиров, в тезисной форме автор слова излагает концепцию первой части трактата.

Далее, анализируя причины войны, Феофан приходит к выводу о том, что шведы давно замышляли войну, но создание Петром регулярного войска и флота переполнило чашу вражеского "терпения": "Туды пошла Россия, таков успех ея? <...> Не тако: исторгнути оной щастие сие <...>, а смотрети на сие невозможно". Такой же вывод в "Заключении" шафировского трактата "задекларировал" и Петр: "Когда <...> начали регулярное войско заводить, тогда всеконечно взяли резолюцию о войне вскоре, о чемъ резидент их Книпер в жестоких словах предлагал, для чего регулярные войска заводят, чего пред тем не бывало, и что король их того не может терпеть" [Шафиров, 226]. Показательны и отсылки другого рода: когда, например, Феофан цитирует те же места из "Истории" Пуфендорфа, что и Петр в "Заключении", причем в том же контексте (соседние государства судят о России как о слабой стране и всячески противостоят "воинскому учению" в России) и так же как и Петр, указывая на источник. Кроме того, когда речь идет о недостойном поведении врага, Феофан обращается к тем же эпитетам, что и Петр: "И кто прочия хитрости и тщательства коварныя исповесть?" [Прокопович, 54]. Ср. с "Рассуждением": "уже довольно видеть мочно <...>, какие промыслы и злохитрые коварства оные (шведы, - М.С.) имели" [Шафиров, 228].

Знаменательно, что в слове появляется и большое количество отсылок к "Праву войны и мира". Их значительно больше, чем в первом слове, часто они дословно совпадают с текстом Гроция и касаются уже не только общей темы несправедливой войны, начатой шведами, но и более узких тем, которые уже были подняты в трактате Шафирова: право монарха на войну, стремление к миру, мудрость Петра .

Так, в одном из фрагментов Феофан пишет о правосудном гневе (т.е. гневе за нанесенные обиды) как о справедливой причине войны и отмечает, что такой гнев "доволяется смирением и удовлетворением от стороны противныя" [Прокопович, 53]. Здесь он фактически цитирует Гроция: "совершивший правонарушение обязан <...> предложить обиженному удовлетворение" [Гроций, 196]. Далее, во фрагменте с обличением Мазепы, Феофан, указывая на недальновидность предателя, пишет: "Законно царствующий монарх всяк имать державу от Господа и силу от Вышняго, и по глаголу премудраго, божий слуга есть и не без ума мечь носит, по словеси Павла апостола к римляном, 13. И что больше? Христос Господь есть, по ответу Давида царя." [Прокопович, 55]. Здесь он приводит положения из первого и четвертого стиха 13 главы послания ап. Павла к римлянам, а также дает ссылку на второй псалом. На эти же новозаветные стихи ссылается и Гроций, когда рассуждает о том, что право войны и отмщения не противоречит библейским законам и дозволяется монархам [Гроций, 93]. Здесь же философ указывает и на второй псалом Давида (как поясняющий стихи из послания Павла), подробно комментируя те же строки, на которые ссылается Феофан. В контексте сочинения Гроция должны быть поняты и следующие строки: "мощно рещи о сопротивнике (шведе, - М.С.), что <...> и в щастии и в нещастии своем мира не любит. Но богомудрый наш монарх <...> полезнаго мира всегда ищет" [Прокопович, 57]. Автор слова здесь не просто затрагивает вопрос противостояния и стремления к миру, но в соответствии со словами Гроция "мудрые ведут войну не ради войны, а ради достижения мира", прямо пишет о мудрости Петра, тогда как Шафиров на это только намекает.

Таким образом, вплоть до деталей повествования Феофан следует официальному "образцу". В соответствии с этим образцом он развивает и концептуально значимую идею Промысла войны. Одно из первых указаний на Промысел находим в самом начале: разъясняя смысл воспоминания таких побед как Полтава, Феофан пишет о том, что Бог все творит "в славу Свою". (Полтава, как и ряд других предшествовавших и последующих ей побед – очевидные проявления этой славы). Прямое указание на Промысел находим и в той части слова, где Феофан пишет о "трудностях" войны - коварстве врага, измене Мазепы, мятеже внутри страны. "Трудности" Феофан напрямую связывает с действиями "невидимого врага": "аще не тайное было действие супостат наших видимых, то содействие было невидимого врага, им в пользу и се, а нам на вред и скудость". Петр и русское воинство, ведомые Богом, не только противостоят этим силам, но побеждают их. В таком вселенском масштабе (когда сталкиваются не столько человеческие интересы, сколько силы добра и зла) война неизбежно оказывается Промыслом. Феофан этот Промысел видит: "вся бо сия изволением Твоим (Бога,- М.С.) устроена быша", и прославляет: "Славим премудрыя Твоя судьбы, хвалим смотрение Твое!" [Прокопович, 54].

С идеей Промысла соотносятся в слове и все рассуждения о причинах войны. Феофан пишет о двух причинах: гордости и зависти шведов. Гордость и завить врага, лежащие в основе, придают Северной войне статус уникальной, необычной войны, и Феофан подчеркивает это при помощи сравнения с другими войнами: "Сие предлежит разсудити, что инныя во народех брани обычне бывают от правосуднаго гнева за нанесенныя обиды, а сия брань на нас шведская возъярилася от зависти и рвения" [Прокопович, 50].^[12]12. В данном сравнении Феофан вновь апеллирует к Гроцию: ссылаясь на Августина, Гроций пишет о том, что справедливыми следует считать те войны, которые "ведутся ради отмщения обид" (ср. у Феофана: "инныя <...> брани обычне бывают от правосуднаго гнева за нанесенныя обиды"). Согласно рассуждению автора, этими пороками шведы стали одержимы тогда, когда в России "просияла <...> царская корона" новой династии, и когда Россию, преодолевшую испытания Смутного времени, Бог благословил "миром, изобилием, благолепием, разширением области" и возвращением Малой России "под крепкую десницу монархов своих наследных" [Прокопович, 51]. С восшествием же на престол Петра, строительством флота и становлением нового "воинства" шведская зависть "приумножается" и "разжигает" войну: "се видим и зависть, се и войну, от зависти заженную" [Прокопович, 53]. Тема войны, "заженной" от зависти, становится ключевой для всего дальнейшего повествования и напрямую соотносится с идеей Промысла: поскольку источник войны не "правосудный гнев", о котором, как о справедливой причине войны, пишет Гроций, а пороки (однозначное зло), они непременно должны будут столкнуться с правосудием Божием. Правосудие свершается под Полтавой: "Тако судил Господь обидящия нас, тако разсудил про нашу с ними" [Прокопович, 57]. Не вызывает сомнения, что, обращаясь к теме правосудия Божия, Феофан стремится в контексте "Рассуждения" сформулировать и концепцию Промысла войны. Слово же, некогда отражавшее личную позицию проповедника, становится теперь демонстрацией официальной позиции, фактом официальной культуры и в полной степени отражает атмосферу петербургского идеологического строительства конца 1710 -х гг.