О роли агиографических черт в летописных княжеских некрологах ХІІІ-ХІV вв.

Появление агиографических черт в летописном княжеском некрологе принято рассматривать прежде всего как стремление летописца дать нравственную или политическую оценку деятельности князя. В некоторых случаях некрологи такого типа исследователи связывают с процессом канонизации святых князей^[1]1. Еремин И. П. Киевская летопись как памятник литературы // ТОДРЛ. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 67-69; Лихачев Д. С. Изображение людей в летописях ХІІ-ХІІІ вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1954. Т. 8. С. 7-43; Пауткин А. А. Характеристика личности в летописных княжеских некрологах // Герменевтика древнерусской литературы ХІ-ХIІ вв. М., 1989. С. 231-246..

К агиографическим чертам традиционно относят^[2]2. Еремин И. П. Указ. соч. С. 83. : появление в ряду характеристик князя таких эпитетов как "благоверный", "христолюбивый" и т.п.; перечисление христианских добродетелей князя; использование лексических конструкций, благодаря которым значительно возрастает патетика (в рассказе об обстоятельствах смерти, в описании чудес, происходящих у тела покойного) и "умилительная чувствительность" (в сообщении о заупокойном плаче)^[3]3. Дмитриев Л. А. Жанр северно-русских житий // ТОДРЛ. М.; Л., 1947. Т. 5. С. 181-202; Еремин И. П. Указ. соч. С. 67-97. ; введение цитат из Священного Писания, акафиста (в предсмертных молитвах князя и в риторических отступлениях автора); указания на особую прозорливость князя (он предчувствует смерть и готовит себя к ее принятию); введение молитв, обращенных к покойному князю^[4]4. Еремин И. П. Указ. соч. С. 84. Однако в исследовательской литературе встречаются иные оценки таких молитв. Так. В. Л. Комарович утверждает, что молитва, обращенная к покойному князю. — сохранившийся в летописи рудимент языческих представлений, восходящих к культу "Рода" (Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI—XIII вв. // ТОДРЛ. М.; Л.. 1960. Т. 16. С. 84-104). .

На примере Галицко-Волынской летописи представляется возможным показать, что появление агиографических черт в некрологе обусловлено не только политической или нравственной оценкой князя. Рассмотрим два сюжета из Галицко-Волынской летописи. Первый — описание смерти черниговского князя Михаила (Галицкая часть летописи), второй — описание смерти волынского князя Владимира (Волынская часть летописи).

Как известно, черниговский князь Михаил в 1246 г. принял мученическую смерть в Орде, был вскоре канонизирован и являлся одним из самых почитаемых святых князей на Руси. Уже к 1270 г. был составлен первый текст Жития Михаила.^[5]5. Слово новосвятою мученику Михаила князя русскаго и Феодора воеводы первого в княжении его. Сложено въкратце на похвалу свтыма отцемь Андреем // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М.. 1981. С. 228-234.

Галицкий летописец, называя Михаила святым мучеником рассказывает о его смерти сравнительно кратко, не прибегая к традиционным агиографическим формам. Особенно ярко это проявляется при сопоставлении летописного описания с тем, которое можно найти в житийном "Сказании о убиении в Орде князя Михаила и его боярина Феодора".

Под 1245 г. в Галицко-Волынской летописи находим сообщение о том, что Михаил едет к Батыю просить своей волости. Батый заставляет Михаила поклониться идолам, князь отказывается, четко разделяя в своем ответе сферу политическую и религиозную: как властителю он готов поклониться Батыю и принести честь, а богам языческим он поклоняться не желает: "Аще Бог ны есть предалъ и власть нашу грехъ ради наших во роуцЪ ваши. ТобЪ кланяемся и чести приносим ти. А закону отец твоих и твоему богонечестивому повелению не кланяемься"^[6]6. Ипатьевская летопись // ПСРЛ. М.. 1962. Т. 2. Стлб. 795. . За этот отказ Батый приказывает убить Михаила, а вместе с ним и его боярина Феодора. Летописец называет имя убийцы (Доман Путивлец) и говорит о том, что Михаил и Феодор приняли мученическую смерть, "восприяста вЪнЪчь от Христа Бога"^[7]7. Ипатьевская летопись // ПСРЛ. М.. 1962. Т. 2. Стлб. 795.. Примечательно, что, рассказывая о событиях 1250 г., а именно о поездке Даниила Галицкого в Орду, летописец вспоминает о смерти Михаила и Феодора, снова называет их мучениками, но не вводит каких-либо дополнительных известий или агиографических черт.

В отличие от летописного текста, в "Сказании" изначально заложена четкая, агиографически спроецированная мотивировка поступков князя (желание Михаила ехать в Орду, готовность принять мученическую смерть, отказавшись от участия в языческом обряде, — все это объясняется как воля провидения, о которой Михаил знает с самого начала и которой следует). Кроме того, на фоне летописи "Сказание" выглядит более детальным. В его текст включены: описание введенного татарами порядка (Батый насильственно призывает русских князей поклониться ему); рассказ о волхвах, через которых осуществляется диалог Батыя с Михаилом; речи русских бояр, уговаривающих Михаила поклониться идолам; описание мучений и процесса убийства (люди Батыя растягивают князю руки, бьют кулаками по сердцу, избивают в течение долгого времени, и только после этого Доман Путивлец убивает Михаила: "<...> отреза главу святому мученику Михаилу и отверже ю прочь"^[8]8. Слово новосвятою мученику Михаила князя русскаго и Феодора воеводы первого в княжении его. Сложено въкратце на похвалу свтыма отцемь Андреем // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М.. 1981. С. 234. ). Более того, в "Сказании" дополнен событийный ряд: введен рассказ о беседе Михаила и Феодора с духовником, предостерегающим их от участия в языческом обряде; приведены предсмертные молитвы князя, описан обряд отпевания; введен рассказ о посмертном чуде и нетлении тел. Также дополнен словесный ряд: в предсмертные молитвы князя, описание обряда отпевания и риторические отступления агиограф вводит большое количество цитат из Священного Писания (что в целом меняет весь характер повествования).

Для нас, разумеется, очевиден тот факт, что летописец и агиограф при описании одного и того же события преследуют разные цели. Поэтому и сопоставление летописного текста с житийным было бы бессмысленно, если бы в Галицко-Волынской летописи не существовало еще одного, исключительного по сути, описания княжеской смерти.

Речь идет о некрологе Владимиру Волынскому. Этот князь никогда не был канонизирован и даже не являлся местнопочитаемым святым, однако описание его смерти максимально приближено к житийному и переходит из традиционного летописного некролога в своеобразную агиографическую повесть о неканонизированном князе-праведнике.

Описанию болезни и смерти Владимира посвящена большая часть Волынской летописи. Судя по всему, у Владимира рак гортани, болезнь продолжается несколько лет, и летописец в мельчайших деталях описывает развитие болезни, формируя у читателя восприятие смерти князя как мученической. Летописец сопровождает описание похвалами князю, рассказывает о его богоугодных делах, перечисляет христианские добродетели Владимира, используя при этом множество цитат из Священного Писания и делая акцент на том, что все, творимое князем, — проявление "благодати".

Описывая последние дни князя, летописец говорит о тяжести мучений Владимира и сравнивает его с многострадальным Иовом. При этом, однако, подчеркивается, что Владимир, вопреки Иову, готов с достоинством принять смерть, прославляя и благодаря Бога. Затем рассказывается о самой смерти: "И кончав молитву, воздЪв роуцЪ на небо, и предасть душю свою в роуцЪ Божии и приложися ко отцемь своим и дедомъ..."^[9]9. Ипатьевская летопись. Стлб. 918. . Далее следует описание погребения и народного плача, повторно воздаются хвалы Владимиру и даже вводятся обращения к покойному князю как к святому с молитвой. Более того, рассказывается о посмертном чуде — нетлении тела и благоухании от гроба по прошествии пяти месяцев.

Если бы был известен факт канонизации или местного почитания Владимира, можно было бы с уверенностью сказать, что волынский летописец находится на пути создания княжеского жития.

В чем же заключается причина такого подчеркнуто агиографичного описания неканонизированного князя и сдержанного, с минимальным использованием агиографических элементов, рассказа о смерти канонизированного князя? Скорее всего, определяющую роль здесь играют понятия "своего" и "чужого" князя; именно они являются критерием, которым руководствуется летописец при выборе форм княжеского некролога.

О Михаиле Черниговском рассказывает галицкий летописец, все внимание которого сосредоточено на галицких князьях — Романе и его сыне Данииле. При дворе этих князей летописец пишет, и для него галицкие князья — свои герои. Сдержанное описание смерти Михаила Черниговского вовсе не является свидетельством того, что летописец не воспринимает чужого князя как святого. В святости сомнений у летописца быть. не могло, но подробность рассказа и черты житийного повествования включаются в рассказ о "своем" князе. Именно так поступает волынский автор, для которого князь Владимир является своим героем.

В качестве подтверждения рассмотрим еще один текст, близкий по времени создания к Галицко-Волынской летописи — Лаврентьевскую летопись^[10]10. Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. М.. 1962. Т. 1..

Здесь под 1238 годом помещен детальный, с элементами агиографии, рассказ о смерти Юрия Всеволодича и Василка Костантиныча. погибших в битве с татарами на реке Сить. Непосредственному описанию битвы и княжеских смертей предшествует рассказ о нашествии татар на Суздальскую землю. о длительной осаде Владимира. Затем следует сообщение о гибели семьи Юрия. После этого сообщения цитируются скорбные молитвы князя. Молитвы выступают здесь как яркое агиографическое средство и не только наделяют текст особой выразительностью, но еще и играют роль связующего звена между сообщениями о гибели княжеской семьи и о смерти самого князя.

После сообщения о битве, ее исходе, неудачном для русских войск, и о гибели Юрия, летописец подробно рассказывает о том. что тело князя было перенесено в Ростов и погребено в одной из церквей. Далее, под 1239 годом, сообщается о перенесении тела Юрия во Владимир. При этом воздается множество подчеркнуто агиографических похвал покойному князю, и это сообщение превращается в пространный некролог.

О Василке летописец сообщает, что князя берут в плен, и, пребывая в плену, князь отказывается принять татарские обычаи, за что его и убивают. Летописец придает предсмертным молитвам князя особое значение: описывая погребение, цитирует Священное Писание, сравнивает Василка с Андреем Боголюбским, подчеркивая, что оба князя приняли мученическую смерть.

Широкое использование агиографических средств максимально приближает описание княжеских смертей к описанию житийному. По сути, лаврентьевский летописец находится у истоков создания княжеского жития.

Под 1246 годом в Лаврентьевской летописи имеется и сообщение о смерти Михаила Черниговского. Запись очень кратка, фиксирует только суть события. Мы не можем точно судить о том. был ли знаком лаврентьевский автор с текстом жития Михаила. Однако, если учесть, что Лаврентьевская летопись была завершена в 1305 году, то можно допустить, что, сообщая о смерти Михаила, летописец уже знал текст жития и мог бы использовать его при описании смерти Михаила. Летописец этого не делает, и не делает скорее всего потому, что черниговский князь не входит в пространство "своего", и детальное агиографичное описание его смерти не является актуальным.

Как известно, Лаврентьевская летопись, повествуя о событиях в Северной Р си. сочетает две летописных традиции: Владимирскую и Ростовскую. Поэтому в рассказе о завоевании Суздальской земли появляются и сведения ростовского летописца. а описание смерти владимирского князя сочетается с описанием смерти ростовского князя. Активная деятельность, военные победы, доблесть, а также и смерть этих князей во многом определяли развитие событий в северо-восточной Руси. Именно поэтому оба князя воспринимаются летописцем как "свои". Им уделяется особое внимание, и описание их смерти должно превзойти рамки традиционного некролога, максимально приблизившись к житию.

Таким образом, внедряя агиографические черты в княжеский некролог, летописец не только дает ту или иную оценку князю или указывает на факт канонизации, но еще четко определяет круг "своих" князей. Их он чтит и описывает не иначе как защитников и покровителей "своей" земли.