От Петра к Елизавете: библейская цитата панегирической проповеди в ее отношении к официальной идеологии эпохи

В елизаветинское царствование (по крайней мере до конца 1740-х гг.) официальная культура по-прежнему является центром, который определяет культурный и литературный характер эпохи важна. Именно в рамках этой культуры формируются наиболее значительные явления литературы первой половины XVIII столетия - ода Ломоносова и драма Сумарокова.

В этой главе мы рассмотрим первые годы царствования Елизаветы, когда складываются все основные тенденции официальной культуры новой эпохи. Мы обратимся к двум "коронационным" Словам Амвросия Юшкевича от 1742 г.: "На восшествие императриы Елизаветы Петровны в Москву" (Слово прочтено 28 февраля в Успенском соборе московского Кремля), "В день коронации" (прочтено там же, 25 апреля, по завершении Таинства венчания на царство новой императрицы).

На материале этих текстов мы покажем, что если функция цитаты от петровской к елизаветинской эпохе меняется мало, то репертуар цитаты претерпевает значительную эволюцию. Особое внимание мы обратим на те факторы, которые могли определить именно такой репертуар цитаты.

§ 1. Формы официальной культуры в 1725-1742 гг.

Идеологическое Слово, объединившее ведущих проповедников петровской эпохи и ставшее фактом официальной культуры, прекращает свое существование со смертью Петра I.

Уже в 1725 г., фактически сразу после смерти Петра, происходит резкое обострение отношений Феофана Прокоповича с духовенством: "Прокопович остался в изолированном положении, и его многочисленные враги (они были у него с самых первых минут возвышения и до самой кончины) не приминули возобновить с большею настойчивостью свои нападки на него <…>; Феофана обвиняли ни более, ни менее, как в неправославии" [Пекарский I, 481-482]. Одновременно у Феофана Прокоповича появляются противники в только что созданном Верховном Тайном Совете (1726-1730), который фактически начинает управлять церковными делами. Феофан не мог cмириться с тем обстоятельством, что Синод оказался теперь во власти "случайных" людей, "посредствующей коллегии <…> не только не миропомазанной, но и не полностью православной, ибо в Верховный Τайный Совет входила и протестантская фигура барона Остермана" [Карташев, 379].

Именно в этот период Феофан Прокопович начинает бесконечную череду политических интриг; вся его деятельность направлена теперь на составление доносов и на борьбу с верховниками. В 1730 г., в момент восшествия на престол Анны Иоанновны, положение Феофана меняется: он принимает активное участие в восстановлении единовластия императрицы. "Победа самодержавия, - отмечает Г.А. Гуковский, - обеспечила победу Феофана над его противниками, и последние годы своей жизни он провел в почете, не колеблясь жестоко расправляться со своими врагами" [Гуковский, 21-22].

В продолжение всех этих лет, с 1725 по 1736 гг., Феофан Прокопович создает целый ряд панегирических произведений в честь Екатерины I, Анны Петровны, Петра II и Анны Иоанновны. Однако большая часть этих текстов – вирши и оды. Исключение составляют несколько сочинений - "Речь при бракосочетании царевны Анны Петровны с герцогом Гольштейнъ-Готторпскимъ", произнесенная Феофаном в мае 1725 г., "Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великаго", - проповедь, произнесенная через полгода после смерти Петра I, 29 июня 1725 г., в день его тезоименитства^[41]41. Как указывает И.П. Еремин, "Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великого" стало "осуществлением обещания Феофана в "Слове на погребение Петра Великого": в будущем, когда несколько притупится скорбь, "пространнее" побеседовать "о делех и добродетелех" покойного императора". (Еремин И.П. Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великого [Примечания] // Феофан Прокопович. Сочинения. C. 473.), "Слово на погребение блаженныя и вечнодостойныя памяти императрицы Екатерины Алексеевны", произнесенное 16 мая 1727 г., и "Слово в день вшествия на престол императрицы Анны Иоанновны", написанное в январе 1733 г. К числу панегирических сочинений, написанных Феофаном в этот период, можно отнести и "Благодарственное моление к Богу о возведении на престол императрицы Анны" (1730 г.), - молебен, который дважды в год произносился во всех церквях вплоть до кончины Анны Иоанновны^[42]42. Обзор русской духовной литературы 1720-1858 гг. Чернигов, 1863. С. 23..

Вместе с тем, в церемониальных журналах аннинского времени можно найти свидетельства того, что проповедь регулярно звучит в придворной церкви. Так, в записях о придворных торжествах 1734-1739 гг. упоминается , что в дни празднования рождения, тезоименитства, восшествия на престол и коронации Анны Иоанновны, а также на Новый год со своими "предиками" выступают: Вологодский архиепископ Амвросий (Юшкевич), епископ Псковский и архимандрит Александро-Невского монастыря Стефан, игумен Киево-Печерского монастыря Иларион, иеромонах Кадетского корпуса Варлаам (Канашевич), протопоп соборной церкви Святых Апостолов Петра и Павла Слонской и другие^[43]43. Журнал придворной конторы, с 1734 г. на знатные при дворе ея императорского величества оказии. М., 1739..

Таким образом, по крайней мере формально, Анна пытается следовать петровской традиции: основные события придворной и официальной жизни отмечаются не только пышно и торжественно, с фейерверками, иллюминациями и изданием гравюр, но и с неизменным звучанием проповеди. Однако теперь ни одна из произносимых проповедей не печатается. Специальным указом императрицы был ограничен и объем проповеди.

Исключением в этом ряду стала только одна проповедь, написанная в 1739 г. Вологодским архиепископом Амвросием (Юшкевичем), - "Божие благословение в природных трех сокровищах ея высочества государыни принцессы Анны и святейшего князя и государя Антона Ульриха в день высочайшаго брачного их сочетания июля 3". Эта проповедь, посвященная важной династической проблеме, по указу Анны Иоанновны была опубликована в том же году большим тиражем (300 экземпляров) на русском и латинском языках. Перевод проповеди на латинский язык был осуществлен В.К. Тредиаковским^[44]44. Сводный каталог русской книги XVIII в. 1725 – 1800. М., 1962. С. 34..

В целом же в годы правления Анны Иоанновны проповедь не обращена к широкой аудитории, и уже не имеет той идеологической и политической направленности, которые отличали проповедь в петровское время. Функция проповеди как идеологического жанра во многом переходит теперь к стихотворным панегирикам. Поэтому такие события, как восшествие Анны Иоанновны на трон, коронация императрицы, Русско-польская и Русско-Турецкая война, находят отражение прежде всего в стихотворных панегирических жанрах.

Так, восшествию Анны на трон и ее коронации посвящают свои панегирические стихи Феофан Прокопович ("На день 25 февраля", "Прочь, уступай прочь") и В.К. Тредиаковский ("Песнь. Сочинена в Гамбурге к торжественному празднованию коронации ее величества государыни императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всероссийския бывшему тамо августа 10-го 1730").

На торжественный въезд императрицы в Петербург, в 1732 г., В.К. Тредиаковский, по повелению Анны, пишет поздравительную речь^[45]45. В предваряющем поздравительную речь вступлении В.К. Тредиаковский писал: императрица "всемилостивейше повелеть <…> изволила, чтобы какое-нибудь слово я сочинил". ("Панегирик, или солво похвальное всемилостивейшей государыне императрице самодержице всероссийской Анне Иоанновне". СПб., 1732. С.1.), к которой прилагает и стихотворный панегирик, - "Стихи всемилостивейшей государыне императрице самодержице всероссийской Анне Иоанновне по слове похвальном" В следующем 1733 году В.К.Тредиаковский по случаю празднования годовщины восшествия Анны на трон пишет оду, которая в том же году публикуется отдельной брошюрой: "Ода приветственная всемилостливейшей государыне императрице самодержице всероссийской Анне Иоанновне в день отправляющегося торжества то есть 19 генваря для радостного всем нам восшествия ее величества на всероссийский престол", а в 1734 г. отдельным изданием выходит "Ода торжественная о сдаче города Гданска". Событиям Русско-польской войны посвящает свои стихи в 1734 г. и Феофан Прокопович - "О Станиславе Лещинском, дважды от Короны Польской отверженном". На события Русско-Турецкой войны пишет свою первую торжественную оду М.В.Ломоносов в 1739 г., - "Ода на взятие Хотина".

Таким образом, в 1725-1740 гг. происходит перестройка системы жанров официальной панегирической литературы: лидирующими жанрами становятся панегирические стихи и ода. В период 1741 – 1744 гг. этот процесс будет искуственно приостановлен дочерью Петра I Елизаветой: именно посредством идеологического Слова новая императрица попытается восстановить те формы, в которых существовала официальная культура при Петре.

Фактически сразу после ноябрьских событий 1741 г., еще до своей официальной коронации, Елизавета вызывает в столицу церковных иерархов и священников, которые произносят свои проповеди в придворной церкви, а по великим праздникам для проповедничества назначаются представители Синода. В то же время и епархиальным иереям предписывается, чтобы в праздничные дни самыми подготовленными представителями духовенства непременно произносились проповеди в кафедральных соборах и монастырях. По распоряжению императрицы, проповеди не только произносятся, но и публикуются^[46]46. Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Царствование государыни императрицы Елизаветы Петровны. Т. 1. СПб., 1889. С. 84. № 67..

За очень короткий временной промежуток, с декабря 1741 г. по апрель 1743 г., Амвросий Юшкевич, теперь уже Новгородский архиепископ и глава Синода, в присутствии императрицы, произносит целый ряд проповедей, которые посвящаются не только церковным праздникам, но и событиям светской и государственной жизни, а именно: "На день рождения императрицы Елизаветы" (1741 г.), "На восшествие императриы Елизаветы Петровны в Москву" (1742 г.), "В день коронации" (1742 г.), "В день архангела Михаила" (1742 г.), "На мир со Швецией" (1742 г.), "В день восшествия императрицы Елизаветы Петровны на престол" (1743 г.). По произнесении, каждая из проповедей публикуется.

Именно в этот период выдвигаются и такие яркие проповедники елизаветинского времени, как Кирилл Флоринский (ректор Московской Духовной Академии), Новгородский митрополит Димитрий (Сеченов), Арсений Могилянский (лектор Московской Императорской Академии, иеродиакон), священник Петропавловского собора Петр Гребеневский. Усилиями этих и многих других проповедников "обычай проповеди, объясняющей современность, развившийся при Петре, но забытый при его преемниках, возникнет с новой силой с первых же дней царствования Елизаветы Петровны" [Попов, 16].

О том, что с приходом на трон новой императрицы "обычай" петровской проповеди становится неотъемлемой частью официальной культуры, свидетельствует, например, тот факт, что только за 1742 г. в присутствии Елизаветы Петровны произносится более 50-ти слов, каждое из которых затем публикуется отдельной брошюрой [Попов, 16]. При этом, фактически в каждом слове, проповедники дают оценку прежним царствованиям, событиям 25-го ноября 1741 г. и деятельности новой императрицы. И хотя в продолжение царствования Елизаветы Петровны число произносимых и затем публикуемых проповедей постепенно сокращается, в большинстве слов этого времени "не трудно заметить под торжественным, официальным покровом церковного красноречия радостное чувство победы" [Попов, 1-2]. Проповедники "пользуются каждым удобным случаем, чтобы высказать это чувство, а нередко и требования, внушаемые им: проходит пять, шесть, десять лет после 25 ноября 1741 года, и не смотря на такое расстояние, в годину переворота, или в день коронования императрицы, ее именин и рождения, проповедник считает своею обязанностью возвратиться воспоминанием к столь счастливому, по его мнению, событию, указать на его общественное значение" [Попов, 2].

Этим изменениям, происходящим в церковной и государственной жизни начала 1740-х гг., А.В. Карташев дает следующую, очень точную, на наш взгляд, оценку: "Освобождение от кошмара бироновщины, может быть, ни одним сословием, ни одним сектором государственной машины не переживалось с таким торжеством и энтузиазмом, как православным духовенством. Распечатанные уста всегда законопослушной и долготерпеливой иерархии зазвучали с высоты кафедр перед толпами народа с такой смелостью и откровенным обличением пережитых кошмаров, как это бывает только под пером публицистов на другой день после революций" [Карташев, 421].

Именно поэтому проповеди начала царствования Елизаветы мы будем рассматривать как произведения, непосредственным образом вовлеченные в политическую жизнь государства и идеологическое строительство эпохи.

В центре нашего внимания будут два Слова Амвросия Юшкевича: "На восшествие императрицы Елизаветы Петровны в Москву" и "В день коронации императрицы Елизаветы Петровны". Эти Слова были написаны к церемонии коронации Елизаветы и вошли в официальный отчет о проведении коронационных торжеств^[47]47. Данный отчет включал в себя также манифест Елизаветы Петровны, ряд других официальных документов, многочисленные гравюры с комментарием к ним (на гравюрах изображены все этапы подготовки и проведения коронационных торжеств) и, наконец, подробный рассказ о том, как проходила встреча императрицы в Москве и сама церемония коронации. Отчет был издан в Санкт-Петербурге, в 1744 г. под следующим названием: "Обтоятельное описание торжественных порядков благополучнаго вшествия въ царствующий градъ Москву и священнейшаго коронования ея августейшаго императорскаго величества всепресветлейшия державнейшия великия государыни императрицы Елизаветы Петровны самодержицы всероссийской еже бысть вшествие 28 февраля, коронование 25 апреля, 1742 года".. Данный выбор для нас не случаен: в период 1741 – 1744 гг. архиепископ Амвросий – не просто глава Синода, но и ведущий проповедник, который от лица Синода составляет и произносит проповеди, посвященные самым значительным событиям начала елизаветинского правления.

§ 2. Богородичная топика в коронационных речах Амвросия Юшкевича (1742 г.)

Елизавета вступает на российский престол 25 ноября 1741 г.

1 января 1742 г. был издан манифест, в котором императрица, ссылаясь на "древний христианских самодержцев обычай", объявила подданным о своем намерении принять священное миропомазание [Обстоятельное описание, 2]. Согласно традиции, венчание на царство происходило в Успенском соборе Московского Кремля.

Торжественное прибытие Елизаветы в Москву состоялось 28 февраля, а церемония коронации была назначена на 25 апреля того же 1742 года.

По приезде императрицы в Москву, Новгородский архиепископ Амвросий (Юшкевич) приветствовал Елизавету в Успенском соборе торжественной проповедью. В апреле Амвросий совершает церемонию коронации. На коронации он говорит краткое поздравительное Слово, а после коронации выступает от членов Синода с еще одним поздравлением на аудиенции в Грановитой палате.

Рассмотрим проповедь от 28 февраля, - "На восшествие императрицы Елизаветы Петровны в Москву".

Проповедь открывается обращением к России, в котором Амвросий призывает, во-первых, "прилежно подумать", какое следует воздать благодарение Богу за возвращение "природной" государыни и, во-вторых, "рассудить", "кто, с ким и с чем прииде" на престол в лице Елизаветы. Дальнейший текст проповеди выстраивается в форме ответов на эти вопросы. Начинает Амвросий с последнего вопроса и рассуждает о том, кто же "прииде" на трон.

Данное рассуждение существенно отличается от всего остального текста проповеди. Оно состоит из периодов, которые начинаются словом "прииде" и включают в себя развернутые метафоры. Процитируем этот фрагмент целиком:

"Прииде твоего благополучия <благополучия России. - М.С.> твердое и непоколебимое основание; прииде крайнее частых и весьма вредительных перемен твоих окончание и раззорение; прииде тишина твоя, благосостояния и прочих желаний твоих несумненная надежда; прииде едина твоя радость, здравие, целость, долгоденствие и от всех противностей оборона и спасение; прииде верным и добросовестным, едино прямое милосердие, злым же и бессовестным, а наипаче врагом и супостатом страх и побеждение" [Обстоятельное описание, 11].

Особенность данного фрагмента заключается в том, что он имеет структуру богородичного акафиста. Любой акафист Богородице строится по аналогичной модели: периоды с развернутыми метафорами открываются словом "радуйся". Например: "Радуйся, каменю, напоивший жаждущия жизни. Радуйся, огненный столпе, наставляяй сущия во тьме"^[48]48. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 6.. На данном этапе своего рассуждения Амвросий лишь заменяет акафистное "радуйся" на "прииде".

"Акафистной" в проповеди Амвросия оказывается не только структура, но и сама метафора. Так, в богородичном акафисте читаем: "Радуйся, Церкви непоколебимый столпе"^[49]49. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 10., и у Амвросия – "благополучия твердое и непоколебимое основание" <здесь и далее курсивмой. - М.С.>. Отметим, что "благополучие" у Амвросия – это концепт, который во втором коронационном слове приобретает значение веры: Бог помазает на царство Елизавету, чтобы она православную веру "аки свое крайнее благополучие хранила" [Обстоятельное описание, 66]. Таким образом, акафистное - "церкви непоколебимый столпе", находит в тексте Амвросия и полное смысловое соответствие.

Аналогичную закономерность можно видеть и в периоде, которым завершается приведенный нами фрагмент проповеди. "Прииде <...> врагом и супостатом страх и побеждение", - пишет о Елизавете Амвросий, фактически перелагая распространенные акафистные формы: "Радуйся, яко гром враги устрашающая" и "Радуйся, еюже низпадают врази"^[50]50. Акафист Пресвятой Богородице Икосы 11, 12..

Примечательно, что сразу после этого фрагмента Амвросий вводит тему радости: приходу Елизаветы радуется церковь, "Правительствующий Сигклит", воинство, "гражданские Статы" и "всенародное множество". "Радующиеся" у Амвросия соответствуют тем, кого, как верныхподданных, в своем манифесте перечисляет Елизавета: "ко всей нашей империи нашим верным подданным как духовнаго, так и воинскаго и гражданскаго и всякаго чина" [Обстоятельное описание, 3]. Вместе с тем, эти "радующиеся" еще и очевидным образом сополагаются в тексте проповеди с теми "верными" "радующимися", о которых упоминается в акафистах и Богородичных службах (так, например, в службе входа во Храм Пресвятой Болгородицы читаем: "днесь вернии ликовствуем"^[51]51. Вход во Храм Пресвятой Богородицы // Минея общая. М., 1711. Месяц ноябрь, 21 день;
Отдание праздника входа во храм Пресвятой Богородицы: глас первый // Минея общая. М., 1711. Месяц ноябрь, 25 день.. Примеры здесь можно умножить).

Знаменательно и то, что эпизод с описанием радости Амвросий завершает предложением, в котором Елизавета названа "сущей матерью милосердия": "наипаче" радуются "бедныя, обидимыя и беззаступныя, когда "сущия матери милосердыя, природныя своея Государыни дождаться удостоились" [Обстоятельное описание, 12]. Аллюзии на традиционную акафистно-молитвенную форму "милосердая Мати" здесь очевидны.

Богородично-акафистные параллели находят отражение и в дальнейшем тексте проповеди. При этом они вновь соотнесены с темой радости.

Так, очевидным образом апеллируя к исторической ситуации времен Анны Иоанновны, Амвросий пишет о попрании православной веры, которое проявлялось в гонении на священников ("у нас не токмо учителей, но и учения и книги их вязали, ковали и в темницы затворяли"), насаждении еретических учений и, в особенности, в отказе от почитания Богородицы и святых ("не токмо святых угодников Божиих различными порочили хулением, но и самую святых святейшую Матерь Божию дерзновенно безчестили, научающе ложно, акибы Ея почитать Христианамъ не должно" [Обстоятельное описание, 16]).

Развивая тему попрания веры, особое внимание Амвросий уделяет запрещению "Камня веры" Стефана Яворского, - трактата, целиком посвященного богословской полемике с протестантами.

"Камень веры", написанный к 1713 г. и издававшийся несколько раз в продолжение 1728 -1730 гг., был запрещен к изданию и продаже во времена Анны Иоанновны, а издатель трактата Феофилакт Лопатинский арестован и сослан в Выборгскую крепость [Карташев, 414-415].

В трактате Стефана Яворского, наряду с вопросами почитания икон и святых, особое место уделялось вопросу почитания Богородицы, молитвы к которой протестанты считают суеверием. Так, уже в самом начале трактата, обличая протестантов, Стефан Яворский пишет о "соборе", на котором из Влахернского храма Царьграда были вынесены иконы, а "тии разбойници собрашася, и сонмище свое седьмым вселенским собором нарекоша". Согласно рассуждению Стефана Яворского, постановления именно этого лжесобора цитируют, в подтверждение своих догматов, протестанты. Но между решениями этого собора и "нынешнем <…> мудрствованием" "еретиков" Стефан Яворский видит "велие поистинне несогласие", о чем свидетельствует, по его мнению, и сам текст постановлений: "Первое: Честь должную воздает оный собор пречистей Деве Богоматери и глаголет в определении пятомнадестъ, на листе 238: аще кто не исповедует Святую Приснодеву Марию истинную быти Богородицу, всякия твари видимыя и невидимая честнейшую, и вышшую: ниже с теплою верою, о ходатайстве ея к рождшемуся из нея молит, да будетъ анафема" [Камень веры, 26]. Таким образом, автор трактата констатирует: если этот "лжесобор" противостоял только иконному изображению Богоматери, то современные еретики заблуждаются еще больше, так как даже святой Богородицу не признают. То же самое Стефан Яворский обнаруживает и по отношению к святым: "Второе: оный собор ваш исповедует призывание Святых, Вы же призывание святых отмещете" [Камень веры, 26].

Далее в своем трактате Стефан Яворский очень подробно и аргументированно рассматривает каждый из этих вопросов, доказывая читателю полную несостоятельность учения протестантов.

Следует заметить, что к началу царствования Елизаветы Петровны темы, затронутые Стефаном Яворским, обретали особенную актуальность: они напрямую соотносились с официальной концепцией о восстановлении Богородичного культа, который, согласно данной концепции, был "попран" протестантами предыдущего царствования^[52]52. Очевидно, что почитание Богородицы при Анне не запрещалось, и культ не прекращался. Однако в 1741-1742 гг. в официальной культуре аннинские времена были представлены именно как период гонений на Богородицу и на тех, кто ее почитал. И в этом отношении цитата из проповеди Амвросия, приведенная нами выше, весьма показательна ("не токмо святых угодников Божиих различными порочили хулением, но и самую святых святейшую Матерь Божию дерзновенно безчестили, научающе ложно, акибы Ея почитать Христианамъ не должно")..

Так, например, Маркелл Радышевский в своем панегирическом слове, вспоминая о торжествах в честь дня рождения императрицы в декабре 1741 г., описывает следующий ее поступок: Елизавета "егда в первый раз взошла на место, еже по чину монаршескому снести обед, снести и хлеб, увидела богодухновенным и православным внутренним и внешним оком, что нет на месте том, идеже сести ей подобает, иконы святой <...> и велела принести и на честнейшем месте поставити святую Богоматерь со младенцем превечным икону, и не смотря на иностранные обыкновения, призвать повелела начальнейших синодальных архиереев, и благословить трапезу <…>. Она же благочестивейшая монархиня знаменовавши себе крестным знамением, пред святою оною иконою, начат царския своя, и то постные вкушати снеди" [Маркелл 1742, 7]. Этот жест Елизаветы "должен был подчеркнуть, что ее предшественница не слишком заботилась о почитании икон, тем более Богородицы". Тема почитания богородичных икон находит отражение и в проведении коронационных торжеств: на триумфальных воротах, построенных к коронации от Синода, Елизавета "была представлена в образе царицы Елены, которая вносит в храм иконы Спасителя и Богородицы" [Подробнее об этом: Погосян, Сморжевских, 26].

Очевидно, что именно в этой связи в слове Амвросия снятию запрета (в январе 1742 г.) на "Камень веры" придается исключительное значение. Согласно рассуждению проповедника, Елизавета "книгу Камень веры во тьме неведения заключенную на свет произвесть и освободить повелела" и тем самым истинную "веру привезе нам в дар" [Обстоятельное описание, 15-16]). Поэтому восшествию на трон новой императрицы радуются не только подданные, но и святые "на небеси", которым "достойная честь и почитание возвращено": "Возрадовались о сем Ангели, небеса восторжестовали, и вси святии радостную песнь воскликнули <..> Как и нам не радоваться, когда оным честь и почитание, нам же путь спасения свободным сотворися" [Обстоятельное описание, 18].

Такое построение фрагмента (с объединением тем радости и очищения веры) отсылает опять-таки к акафистным стихам: "Радуйся, твердое веры утверждение <…>; Радуйся, варварскаго избавляющая служения"^[53]53. Акафист Пресвятой Богородице. Икосы 4, 5.. Кроме того, в Акафисте Богородице звучит тема радости неба и земли: "Радуйся, яко небесныя сорадуются земным; радуйся, яко земная сликовствуют небесным"^[54]54. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 4..

Эта же тема находит прямую параллель и в праздничной богородичной службе "Входа во Храм пресвятой Богородицы". При этом, стихи службы во многом перекликаются с текстом Амвросия. Так, в службе читаем: "днесь святая святых радуются, и лик Ангельский таинственно торжествует, с нимиже и мы празднующе днесь"^[55]55. Стихира самогласна, глас 3 // Вход во Храм Пресвятой Богородицы.; "радуются небо и земля, ибо умное грядуще зряще в божественный дом воспитатися честно Деву едину и непорочную"^[56]56. На стиховне стихиры, глас 7 // Вход во Храм Пресвятой Богородицы.. Примеры здесь можно умножить.

Заслуживает внимания и тот факт, что само описание "освобождения" "Камня веры" в проповеди Амвросия соотносится с еще одним эпизодом этой богородичной службы: "Со Аггелом, еже радуйся, Богородице приличне возопиимъ вернии: радуйся, вседобрая невесто, радуйся облаче светлый, из Него же нам возсия Господь, во тьме неведения седящимъ"^[57]57. Песнь 9 // Вход во Храм Пресвятой Богородицы.. В контексте этих стихов поступок Елизаветы (так, как он представлен в проповеди Амвросия) обретал особый смысл: как через Богородицу "во тьме неведения" седящим "возсиял" свет, т.е. Христос, так и через Елизавету "возсиял" из "тьмы неведения" "Камень веры", а с ним и "истинная вера", которую "сам Христос Спаситель <…> в наследие нам вечное оставил" [Обстоятельное описание, 15].

Отметим, что рассмотренный нами фрагмент проповеди является переходом к заключительной части текста, которая обращена ко всем "угодникам Божиим": Амвросий призывает святых покровительствовать Елизавете. Примечательно, что первой призывается Богородица, которая должна невидимо "посетить" Успенский собор, благословить императрицу и сказать ей то, что некогда сказала в присутствии Елизаветы, матери Иоанна Предтечи: "Сотвори державу мышцею своею, расточи гордыя мыслию сердца их, низложи сильныя со престол и вознесе смиренныя, алчущая исполни благ и богатящияся отпусти тщи" [Обстоятельное описание, 20]. Это - слова из Богородичной песни величания "Величит душа моя Господа и возрадовася дух мой о Бозе Спасе Моем". Они, с одной стороны, позволяют Амвросию дать очень точное указание на конкретную историческую ситуацию (обстоятельства восшествия Елизаветы на престол), а с другой стороны - объяснить слушателю высший смысл происходящего: как Богородица, приносящая величание Господу, осознает себя лишь орудием для явления Его славы, так и Елизавета возвращением почитания Богородицы и святых славит Господа и есть орудие Его славы и Промысла. Таким образом Амвросий возвращает слушателя к своим словам, сказанным выше: "сию <...> радость <возвращение почитания святым. - М.С.> сделал милосердный Господь чрез одушевленный инструмент Свой, то есть чрез тебе Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня наша Императрица Елисавет Петровна" [Обстоятельное описание, 19]. Однако теперь, в контексте Богородичной песни, смысл сказанного обретает предельно высокий статус.

Завершается проповедь пассажем, в котором Амвросий вновь обращается к акафистной тематике. Амвросий призывает апостолов, святителей, преподобных, мучеников и всех святых, "ближних" Елизавете "по плоти и крове" (т.е. русских святых князей), сплести "венец славы и чести". Далее он поясняет: именно этот венец во время коронации будет возложен на Елизавету рукой Всевышнего "в прославление имяни Божия, в защищение церькве православныя, в пользу и разширение всего Российскаго отечества, в покров и защиту верных подданных, в конечное раззорение и истребление противных ересей и расколов" [Обстоятельное описание, 22].

В этом пассаже появляется несколько акафистно-богородичных тем: тема Покрова и уже обозначенная Амвросием выше тема ограждения церкви от лжеучений. Обе эти темы находят свое отражение, например, в службе Покрова Пресвятой Богородицы: "верным же стена и покров и держава: Тобою градъ Твой, Богомати, спасется <…>Тобою хвалящися присно, победы на поганыя носят"^[58]58. Малая вечерня. Глас первый. Покров Пресвятой Богородицы.; "покровом Твоим церковь Божия приодеяся: и светится радующися днесь"^[59]59. Великая вечерня. Покров Пресвятой Богородицы. (примеры здесь можно умножить). Более того, этот заключительный эпизод проповеди очевидным образом соотносится и с заключительной частью праздничной Богородичной службы, а именно, ирмосом, в котором призываются те же святые, что и в слове Амвросия: "Бесплотныхъ чинове, патриархъ соборъ, и апостолъ божественный составъ, пророческий ликъ, и мученичестии полцы, святителей и преподобныхъ отецъ лики, и вси святии веселитися съ нами, празднующа Божия Матери (имя рекъ) <название праздника. - М.С.> и величающе"^[60]60. Служба общая праздником Богородичным // Минея общая. М., 1755..

Богородичная топика, таким образом, оказывается черезвычайно важной составляющей проповеди. При этом, все богородичные тексты (богородичные службы, Акафист, молитвы) можно рассматривать как общий претекст для проповеди Амвросия.

Перейдем ко второму Слову, прочитанному уже на церемонии коронации. Богородичная топика отчетливо проявляется здесь во фрагменте, где Амвросий обращается ко всему "политическому свету" и России.

Во-первых, Амвросий вводит тему девы на троне, избранной Богом. Так, например, он пишет: "смотри <...>, о Россие! на твою <...> непобедимую Елисаветъ Петровну, самимъ Богомъ на царство избранную <...>, цветомъ девства приукрашенную"; и далее – "видим в души девической дивная дела Божия" [Обстоятельное описание, 64]. Примеры здесь можно умножить.

Во-вторых, в этом фрагменте появляется, на наш взгляд, очевидная отсылка к стиху из акафиста Феодоровской Богоматери, когда Амвросий сравнивает Елизавету с "десницей сынов российских", которая "возсияла въ короне яко солнце посреде полудня". В акафисте же читаем: "радуйся, во святей иконе Твоей, яко солнце <...> возсиявшая", т.е. Елизавета так же ("яко солнце") "возсияла" в короне, как и Богородица в иконе.

Примечательно, что в этом же фрагменте появляются многочисленные акценты на лучезарности императрицы: Елизавета "красно просветилась"; ее душа - "светило чудесное", которое "лучами добродетелей" просвещает всех подданных.

Упоминание "светила", как метафорического изображения Богородицы, традиционно для акафистов и Богородичных служб. Приведем здесь лишь несколько примеров этой метафоры: "светило незаходимого Света"; "света присносущнаго облакъ"^[61]61. Служба на отдание праздника входа во храм Пресвятой Богородицы.. Апелляция Амвросия к данным текстам тем более очевидна, что как в акафистах, так и в Богородичных службах, тема света часто соотнесена с просвещением, которое даруется "любовию поющим" Богородицу (у Амвросия - верным подданным): "Радуйся, молние, души просвешаюшая <...>; "Радуйся, яко многосветлое возсияваеши просвещение"^[62]62. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 11.; "зарями просия всемирная радость <...> Мати Марие: на земли просвети мысли, любовию поющихъ Тя"; "честное имя Твое, яко солнце светящееся, и света сияющее Божия Духа благодатию, и насъ озари, и просвети сердца наша"^[63]63. Песнь шестая, ирмос 48 //Служба общая праздником Богородичным..

Очевидно, что как и в первой проповеди, Амвросий привлекает богородичную топику, с помощью которой в цикле коронационных речей указывает на особое покровительство Богородицы Елизавете и даже сополагает императрицу Богородице.

§ 3. Истоки богородичной топики в проповедях Амвросия: календарный контекст событий восшествия на престол и коронации Елизаветы Петровны.

Выше мы указывали на возможную связь богородичной топики с официальной концепцией начала елизаветинского царствования о восстановлении богородичного культа. Особую актуальность в этом отношении обретает, на наш взгляд, и календарно-литургический контекст событий, предшествовавших коронации, а именно: ноябрьского переворота 1741 г., приезда Елизаветы Петровны в Москву и организации коронационных торжеств.

Как мы помним, восшествие Елизаветы на трон состоялось 25-го ноября 1741 г. С 20 по 25 ноября, в течение шести дней, во всех православных храмах совершалось празднование дванадесятого праздника - Введения во Храм Пресвятой Богородицы. В песнопениях этих дней призывались "соборы верных", чтобы "благочестно восхвалить" пречистую Деву - "всех земнородных обновление", "славу и спасение". На 25 ноября приходилось отдание праздника Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Этот литургический и календарный контекст восшествия мог быть значим, поскольку сюжет праздника – Богородица входит во храм - провоцировал параллель: Елизавета входит во дворец. Как представляется, Амвросий воспользовался возможностью, по крайней мере, намекнуть на эту параллель. На это указывают отсылки к цитатам из праздничной службы, которые встречаются во всем "коронационном цикле" слов Амвросия, и которые были приведены выше.

Перейдем к следующей значимой дате - 28 февраля, дню, выбранному Елизаветой Петровной для прибытия в Москву.

На 28 февраля в 1742 г. приходилось Прощеное Воскресенье, вслед за которым, в воскресенье первой недели Великого поста, во всех православных храмах совершалась служба "Торжества православия".

Это праздничное богослужение посвящено воспоминанию победы седьмого Вселенского собора над иконоборцами, когда в 842 г. усилиями Византийской царицы Феодоры, ее сына Михаила и св. Мефодия, патриарха Константинопольского, произошло "восставление святых и честных икон"^[64]64. Синаксарь // Торжество Православия / Минея общая. М., 1755.. Именно в этой связи служба Недели Торжества Православия, помимо традиционных элементов праздничного богослужения, включает в себя и чтение Синаксаря, освещающего историю появления праздника^[65]65. Синаксарь – собрание исторических сведений о празднике, или о каком-либо святом. (Протоиерей Григорий (Дъяченко). Полный церковно-славянский словарь. М., 1898. С. 600.).

Название же праздника, - Торжество Православия, раскрывает сакральный смысл того исторического события, к которому праздник был изначально приурочен: поскольку "догмат иконопочитания тесно связан с системой христианской догматики и победа над иконоборцами была <...> именно победою православия <…>, и так как св. Церковь ко времени победы над иконоборчеством определила в правилах семи Вселенских соборов православное учение, то <…> празднуемое событие <было> названо не торжеством иконопочитания, а торжеством православия" [Булгаков, 103].

Как представляется, центральные темы этого литургического произведения также нашли непосредственное отражение и в коронационных Словах Амвросия.

Перейдем к тексту службы и перечислим ее основные темы:

1) попрание еретиков (так, уже в первом стихе службы читаем: "Ныне благочестия светлость всемъ распростреся, разгоняющи лесть нечестия яко облак, просвещающе же сердца благочестивых"; и далее: "Пречестное украшение Христова церковь <…> сонмище отлагает еретическое изгонщи" и т.д.);

2) церковь принимает "честные и святые иконы Спаса Христа и Богоматере и всех святых" и поэтому просвещается, славит Бога и "красуется благодатию";

3) веселятся небо и земля ("ныне небо и земля веселится, и аггелов чини, и человеков собрания");

4) "верным" даруется не только веселие, но и божественное заступление ("Во всю землю возсия свыше, даннаго верным веселия, и божественнаго заступления");

5) "возставление" православия произошло благодаря вере и усилиям "благочестивой царицы" ("вознесохомся днесь к вере православия благочестивою царицею наставляеми"; "Воспоим Христа, показавшего нам царицу благочестивую, христолюбивою, с боговенчанною отраслию").

Следует отметить, что победе "благочестивой царицы" над еретиками и прославлению Феодоры в службе посвящается вообще отдельный фрагмент. В нем подробно повествуется о подвиге царицы Феодоры: даже когда ее муж Феофил вступил на путь иконоборчества, она не переставала молиться перед образами и взывала о его спасении к Богородичной иконе, когда он впал в тяжкий недуг ("абие полагает верху его <Феофила. - М.С.> царица Богородичный образ, молящися сей со слезами"), о чудесных видениях Богородицы и Христа, неоднократно посещавших Феодору ("царица же Феодора <…> виде пречистую Богородицу, Младенца объемшу превечнаго, обстоиму пресветлыми Аггелы: Феофила же сея мужа от тех биема и уничижаема"), и, наконец, о ее роли в возращении почитания святых икон ("изнесши убо царица от своих ковчежцов святыя и честныя образы лобызати, и всею душою почитати Феофила устрояше"). Здесь же упоминается и о том, что Феодора "сущих во изгнаниих и в темницах всех воззвавши, свободне пребывати повеле"^[66]66. Синаксарь // Неделя торжества Православия..

Не вызывает сомнения, что как для Амвросия, читавшего свою проповедь накануне праздника Торжества православия, так и для его слушателей, контекст службы был актуален как никогда раньше. В этом литургическом контексте протестанты предыдущего царствования воспринимались не иначе как иконоборцы, а Елизавета Петровна, несомненно, как благочестивая царица, благодаря которой православие вновь восторжествовало. Данная параллель была очевидна тем более, что восшествие Елизаветы на трон было ознаменовано широкой амнистией, которая коснулась всех представителей духовенства, пострадавших от репрессий аннинского времени^[67]67. В годы правления Анны Иоанновны архиерейские процессы и заключение в тюрьмы духовенства стали неотъемлимой частью деятельности онемеченного правительства при участии Канцелярии Тайных Розыскных дел. "Это был методический государственный террор. <…> Создавалась картина какого-то страдания от нашествия иноплеменников. По окончании <...>Аннинского десятилетия, например, в манифесте уже Елизаветы вскрывается ходячее мнение о личных виновниках этого рода страданий от государственного террора по отношению в частности к духовенству. Манифест приписывает все Остерману: "Остерман, будучи в министерстве, имея все государственное правление в своих руках, жестокие и неслыханные мучения и экзекуции, не щадя и духовных особ, в действо производить старался" [Карташев, 398].. Синодальный указ об амнистии последовал уже через три недели после событий 25 ноября 1741 г. [Карташев, 421].

Как представляется, в тексте Амвросия появляется и прямая отсылка к празднику Торжества православия. Завершая эпизод с описанием гонений на священство, в своем первом слове Амвросий пишет: "Господь милосердный <…> услышал молитву верных рабов Своих, призрел на слезы и воздыхания, и вдруг все их <вражьи. - М.С.> замыслы, все хитрости и коварства разрушил, уничтожил и в прах развеял. О радости всего православия! О торжества несказаннаго всея церкви Христовой!" [Обстоятельное описание, 19].

Об актуальности службы Недели Торжества Православия можно судить и по проповеди Маркелла Радышевского на День рождения Елизаветы. Эпизод из этой проповеди мы приводили выше, говоря об официальной концепции восстановления культа Богородицы. В службе "Торжества православия" есть одно описание, во многом совпадающее с тем жестом Елизаветы, о котором подробно повествует Маркелл Радышевский: "Собравшеся к царице приходят, и покорно сию во всех обретают: от отец бо бяше благочестива и боголюбива. Абие убо царица богородичный образ на выи обвешаемый изнесши, всем зрящим: лобызаше глаголющи: аще кто сим не поклоняется, и не целует любезне, не служебне <…> буди проклят"^[68]68. Синаксарь // Неделя торжества Православия.. На наш взгляд, очевидно, что составляя свое Слово уже после дня рождения императрицы, в 1742 г., Маркелл Радышевский учитывал данный литургический контекст и, описывая инцидент с Богородичной иконой, уподоблял Елизавету не только царице Елене, но, прежде всего, Феодоре, вернувшей должное почитание Богородице.

К тому же, именно служба "Торжества православия" позволяла и Амвросию, и Маркеллу не просто "заклеймить" еретиков предыдущего царствования (а, соответственно, и врагов Елизаветы), но предать их публичной анафеме: согласно канону, во время именно этого богослужения "возглашается благочестивым людям вечная память, а еретикам анафема" [Дъяченко, 600].

Богородичная топика "коронационного цикла" в контексте этой службы также обретала дополнительный смысл: как некогда благочестивая царица Феодора, взывавшая о помощи к Богородице и достойно почитавшая Богоматерь, имела над собой ее особое покровительство, так и императрица Елизавета за "возвращенное почитание" удостоена особым смотрением Богородицы. Поэтому именно Богородица должна даровать Елизавете "Высокоматернее благословение", милость и "укрепление <…> на родительском престоле" [Обстоятельное описание, 20].

Укажем на еще один календарно-литургический контекст - субботу пятой недели Великого поста, или Субботу Акафиста, когда в православных храмах отмечается праздник "Похвалы Богородицы". В этот день, согласно канону, на утрени праздничного богослужения исполняется Акафист Богородице.

Впервые этот Акафист был торжественно исполнен во Влахернском храме Константинополя 7 августа 626 г. по случаю чудесного избавления города от врагов – персов и аваров [Серебрякова, 433]^[69]69. В Пасхальной хронике, написанной очевидцем события, и в стихотворном повествовании Георгия Писиды упоминается, что Богородица "явилась как бы пробегающей по крепостным стенам, откуда избивала и поражала врагов". (Серебрякова М.С. Традиции исполнения Акафиста Богородице и стенопись Ферапонтова монастыря. ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 44. С. 436.). С исполнением данного Акафиста связано и появление праздника "Похвалы Богородицы". Поскольку Богородица неоднократно помогала защитникам Константиполя (синаксари упоминают, по меньшей мере, еще о четырех чудесных избавлениях города), в память об этих событиях в X веке греческая церковь установила ежегодное празднование "Похвалы Богородицы", на котором звучал Акафист [Серебрякова, 436-437]. В Греческой Триоди Постной XV в. и современной ей славянской Триоди можно найти следующее объяснение установления Субботы Акафиста: "сих ради всех преемственных чудес пресвятыя Богоматере, неседальный праздник сии празднуем Акафисто наречеся сиречь неседально" [Амфилохий, 15].

Праздник Похвалы Богородицы, отмечавшийся уже после въезда Елизаветы в Москву и предшествовавший коронации, мог быть еще одной значимой предпосылкой к актуализации в проповедях Амвросия богородично-акафистной топики. Проповедник прославляет и благодарит императрицу за победу над врагами-иноверцами подобно тому, как в Акафисте прославляется Богородица - "Взбранная Воеводо победительная", "Еюже воздвижутся победы <…> Еюже низпадают врази"^[70]70. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 12.. В этом акафистном контексте особым образом звучат и слова Амвросия о необходимости воспоминания подвига Елизаветы: "О коль много мы должны благодарить Вашему Императорскому Величеству за толикие труды и подвиги, котороые как в очищении веры и святых почитании, так и в освобождении своего вселюбезнейшего отечества подъять соизволила! Должны мы воистинну о сем <…> благодеянии Вашем всегда памятовать". Особый смысл обретает в этой связи и обращение Амвросия ко всем святым: "прославите вас славящую <Елизавету. - М.С.>" [Обстоятельное описание, 20, 22].

В заключение, остановимся на еще одном календарном контексте коронационного цикла.

Согласно указу Елизаветы, коронация была назначена на 25 апреля. Очевидно, что этот день был выбран императрицей не случайно: он приходился на пасхальную седмицу. Именно поэтому, наряду с богородичной топикой, важной составляющей коронационного цикла является пасхальная тематика.

Тема Воскресения впервые получает отчетливое звучание в коронационном слове Амвросия, в том эпизоде, где проповедник вспоминает о Петре Великом. Согласно рассуждению Амвросия, Елизавета является не только законной наследницей Петра I, но и его "живимъ образом", ради которого Петр "утвердил" императорский престол "на нерушимом вечныхъ делъ своихъ основании" для "вечной и безсмертной делъ своихъ славы" [Обстоятельное описание, 63]. На этот престол уже давно должна была взойти Елизавета, - препятствием стала зависть врагов. Однако в этом препятствии следует видеть особый Промысел: "дабы паки славу победы и торжества Петровы почти уже умершия, яко от гроба Воскресила" [Обстоятельное описание, 63].

Таким образом, Амвросий подходит к одной из самых актуальных тем идеологического строительства данного периода: возвращение, или, точнее "воскрешение" Петровской традиции Елизаветой.

Далее тема Воскресения разрабатывается в контексте пасхальных песнопений, Откровения и "Камня веры" Стефана Яворского и соотносится как с самим праздником Пасхи, так и с коронацией императрицы.

Амвросий подходит к этой теме следующим образом: "Но когда я о нынешнемъ общемъ торжестве нашемъ <коронации. - М.С.> речь мою простираю, слышу с другой стороны радостные восклицания, слышу велигласные пения и лики <…>, слышу гласъ съ небесе глагоющъ: победилъ есть левъ отъ колена Иудова, Христосъ Спаситель; попралъ смерть; раззорилъ адъ; связалъ диавола, и всемъ узникамъ, седящимъ во тьме и тени смертной вечное даровалъ освобождение" [Обстоятельное описание, 64].

С одной стороны, в этом эпизоде Амвросий дает ряд отсылок к цитатам из разных библейских книг. Перечислим лишь некоторые из них: "народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет" (Мф. 4, 16); "Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет" (Исаия, 9, 2); "Но вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет" (1-е Петра, 2, 9). Каждую из этих цитат Амвросий объединяет общим пасхальным контекстом.

В этом же контексте появляется и отсылка к стихам из Апокалипсиса: "И один из старцев сказал мне: не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее" (Отк. 5, 5). Примечательно, что эта цитата является одновременно и отсылкой к "Камню веры" Стефана Яворского. В трактате Яворского есть следующее рассуждение: "Хощеши ли множайшихъ образовъ: Левъ оный Иудинъ, о немже вещаетъ Иаковъ: сынъ Иуда скименъ, возлегъ и поспа яко левъ и яко скименъ. Не образъ ли бяше Христосъ, зри апокалипсис 5, идеже написано о Христе: Победилъ есть левъ от колена Иудова". Здесь же Стефан Яворский отмечает: "лице убо человеческое есть образомъ воплощения и Рождества Христова: лице телчее - Страдания Христова; лице львово - Воскресения" [Камень веры, 35].

Не вызывает сомнения, что в своем слове Амвросий использовал этот эпизод трактата и таким образом еще раз напоминал о снятии запрета на "Камень веры". Указ же Елизаветы о "Камне веры" в данном контексте обретал дополнительное значение: трактат Стефана Яворского, "во тьме неведения заключенный", благодаря Елизавете тоже "воскресал".

На этом пасхальная тематика себя не исчерпывает: далее Амвросий, ссылаясь на 19 главу Откровения, говорит о том, что в награду за победу над смертью "Отецъ предвечный" главу Христа "не однимъ венцемъ, но многими короновать изволилъ" [Обстоятельное описание, 64]. Примечательно, что в начале проповеди, воспевая победу и мужественный подвиг Елизаветы Амвросий говорит о необходимости увенчать "победоносную главу" Елизаветы не одной, но тысячью корон [Обстоятельное описание, 64]. Таким образом, победа Елизаветы начинает очевидным образом сополагаться победе Христа над смертью. В дальнейшем тексте проповеди эта параллель находит еще более яркое выражение. Так, развивая тему "коронования" Христа Богом-Отцом, Амвросий перечисляет символы власти Христа (скипетр, "порфира вечнаго нетления") и цитирует праздничный тропарь: "Христосъ воскресе изъ мертвыхъ смертию смерть поправъ, и сущимъ во гробехъ животъ даровавъ".

Все это, согласно рассуждению проповедника, свидетельствует о том, что "не инако кто венчается, токмо победою", и самое очевидное доказательство тому – победа и коронация Елизаветы ("сие яснее света полуденнаго видимъ в тебе всепресветлейшая победительница наша"): "не инною бо дорогою къ короне Всероссийской десница Вышняго привела тебе, токмо путемъ царскимъ, путемъ Христовымъ, путемъ победительнымъ" [Обстоятельное описание, 64]. За эту победу Елизавета награждается Богом теми же регалиями власти, что и Христос: короною, скипетром и порфирою: "Достойно убо и праведно Богъ всемогущий повелелъ намъ <…> увенчати главу твою победительною славы и чести короною; многомощный в руце отдать скипетръ<…>; императорскою приодеть порфирою" [Обстоятельное описание, 65]). Все это даруется Елизавете для того, чтобы она "первее веру святую православную распространяла и защищала" [Обстоятельное описание, 65].

Таким образом, наряду с богородичной топикой, в коронационном цикле широко представлена тематика Пасхи и Воскресения. Эта тематика накладывается на календарный контекст коронации и оказывается соотнесена с одной из ведущих задач идеологического строительства начала елизаветинского правления – "воскресением" дел Петровых. Вместе с тем, тема Пасхи и Воскресения ведет к актуализации еще одного богородичного контекста: "Радуйся, воскресения образ облистающая"^[71]71. Акафист пресвятой Богородице. Икос 7., контекста, который, как ничто другое, позволял проповеднику объединить и перенести символику Богородицы и Воскресения на коронованную императрицу.

§ 4. "Исторические" предпосылки появления богородичной топики в начале 1740-х гг.

Появление богородичной топики в коронационных Словах Амвросия могло быть определено и еще одним, достаточно актуальным для идеологического строительства начала 1740-х гг., новозаветным сюжетым. Речь идет о видении Иоанна Богослова, описанном в 12-ой главе "Апокалипсиса": в небе Иоанн видит Жену с венцом из 12-ти звезд. Она стоит на месяце и облечена в солнце. Затем появляется "змий велик чермен" (сатана), который хочет пожрать младенца, рожденного Женой. Младенец "восхищен" к престолу Всевышнего, на небе же начинается война. Архангел Михаил сражается со змеем и свергает его на землю: "И вложен бысть змий великий, змей древний, нарицаемый диаволъ и сатана, льстяй вселенную всю, и вложенъ бысть на землю, и Аггели его съ нимъ низвержени быша" (Отк., 12, 9). Змей, оказавшись на земле, начинает преследование Жены. Для спасения ей даны крылья орла, а когда змей испускает поток, чтобы потопить Жену, земля помогает ей, отверзая "уста своя" и поглощая поток. В соответствии с известным толкованием Андрея Кесарийского на эту главу Откровения, в видении Иоанна Богослова предстала Богородица, являющая земную церковь [Толкование, 42].

Свою первоначальную "разработку" в отношении к официальной идеологии и политическому быту этот апокалиптический сюжет получает еще в XVII веке. Именно так (Богоматерь в виде апокалиптической Жены) в иконографии Украины было принято изображать Софию Премудрость Божию. В 1680-х гг. такой тип изображения обретает прямое политическое значение в составе панегириков, написанных украинскими авторами и обращенных к московским правителям. Использованию данного сюжета в идеологическом ключе способствовали, прежде всего, “открывшиеся военные действия против Оттоманской Порты (изображение "неверных", которые "ратовали" церковь), а несколько позднее – попытки сторонников Софьи Алексеевны построить систему аргументов в пользу коронования и самостоятельного правления царевны" [Погосян, Сморжевских, 9]. Дальнейшее использование сюжета 12-главы Апокалипсиса было связано с Азовской победой 1696 г., заключением мира с Портой и появлением иконы "Азовская Богоматерь".

Однако особую актуальность в рамках официальной идеологии этот сюжет обретает в период Северной войны. Уже в самом начале войны Стефан Яворский в своих проповедях, а также авторы панегирических пьес Московской академии, использовали данный апокалиптический сюжет как сюжет победы в войне со Швецией [Подробно об этом: Погосян, Сморжевских, 15]. В 1709 г., после Полтавской победы, этот сюжет получает дополнительные интерпретации в службе, написанной Феофилактом Лопатинским. Так, утреня Полтавской службы открывается рассуждением "о "лжехристианстве" (протестантизме) еретика Карла, Феофилакт называет его "враг креста святого" и "божественных икон борец и посмеятель". Несколько ниже к этим обвинениям присоединено и указание на то, что еретик Карл не почитает Богородицу". Поэтому и победу над Карлом-еретиком автор службы описывает, обращаясь к 12-й главе "Апокалипсиса". При этом Феофилакт перефразирует 12-й стих данной главы ("Сего ради веселитеся, небеса и живущии на них. Горе живущым на земли и мори, яко сниде диавол к вам, имея ярость великую, ведый, яко время мало имать"): он "призывает землю не печалиться, а веселиться, как возвеселились небеса: "дьявол", свергнутый с небес Михаилом, побежден на земле православным царем Петром I" [Погосян, Сморжевских, 18].

Отдельно и очень подробно Феофилакт разрабатывает в службе тему непочитания и оскорбления Богородицы шведами, что также "в контексте апокалиптических отсылок может быть понято как преследование Жены змеем-сатаной. В утрене Полтавской службы богородичны следуют за фрагментами, говорящими о врагах, при этом враги представлены как дикие звери, которых побеждает Богоматерь. Показателен, например, следующий эпизод: "Вознесен Христос на крест, уврачева от змия, и от льва свейскаго оугрызения <...> Владычеца челюсти их сокрушила еси". Чтобы подчеркнуть, что "свейский лев" есть дьявол, Феофилакт использует слова 1-го послания апостола Петра (5, 8-9): "Петр апостолом верховным рече: супостат наш диавол аки лев <...> вниди бо во тело державы российския и с своим легионом, но ничтоже кроме рыкания сотвори и низложен бо и изгнан Господом нашим Иисусом Христом". Кроме того <…>, хромоту Карла Феофилакт описывает как хромоту еретика, преткнувшегося о камень (в службе это - - камень веры, лежащий в основании церкви, и камень-Петр" [Погосян, Сморжевских, 19].

Тематика 12-й главы Откровения, также как и антипротестантский пафос Полтавской службы, нашли свое отражение и в "Камне веры" Стефана Яворского. В своем трактате Стефан "не только не избегает использования тех библейских цитат, которые в службе получают совершенно определенное политическое значение, но, по-видимому, сознательно использует их в своем сочинении: для него Петр I, несмотря на те сложности, которые переживал местоблюститель патриаршего престола в отношениях с царем, остается самым могущественным защитником православия" [Погосян, Сморжевских, 20].

Однако уже к началу 1720-х гг. этот апокалиптический сюжет и антипротестанский пафос не казались Петру такими же актуальными, как в начале 1710–х гг. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что издание "Камня веры", готового к публикации еще в 1717 г., было отложено и состоялось лишь после смерти Петра, в 1728 г., а Полтавская служба, неизменно звучавшая каждый год в годовщину Полтавы, не вошла в минеи 1724 г. Причиной тому стало решение Петра внести ряд изменений в те части службы, где речь шла о протестантизме и об "антихристианской" сущности шведов. На это указывает экземпляр службы с корректурой Петра, где в частности, к песни третьего канона ("Светосиянен образ на небеси видев Константин, Максентия победи: сим же знамением и царь наш Свейскаго Максентия низложив силу, Богу победителю благодарение возсылает") дан такой комментарий: "Сию песнь всю переменить <…> война не о вере, но о мере; також и у них (шведов) крест осененный есть в употреблении и почитании"^[72]72. Примечательно, что в первоначальном варианте службы 1709 г. этот фрагмент канона с упоминанием Константина и Максентия отсутствует, но появляется в отредактированном варианте 1711 г., вошедшем в минеи. Данное обстоятельство еще раз указывает на то, что для идеологического строительства начала 1710-х гг. концепция войны "о вере" была весьма актуальна.. Свое примечание "переменить" Петр оставляет и напротив Богородична, величающего Деву, которая низвергает "непоклоняющихся" ей: "радуйся, стено твердая почитающим Тя; радуйся, падение непоклоняющихся Тебе; радуйся возведение православных Богородице воистину уповающих на Тя" [Пекарский II, 201].

Центральные темы "Полтавской службы" и "Камня веры" обретают новую актуальность с восшествием на трон Елизаветы. В конце 1741 г. выходит служебная Минея, на титульном листе которой поясняется: "Минея месячная начата тиснением при державе блаженныя и вечнодостойныя памяти великия государыни нашея Императрицы Анны Иоанновны: а окончана тиснением при благополучном владении благочестивейшая самодержавнейшая великия государыни нашея Империтрицы Елизаветы Петровны". В состав этой Минеи по указанию Елизаветы была включена Полтавская служба в редакции 1711 г.: "спешное издание Минеи с текстом Полтавской службы было, очевидно, одним из пунктов идеологической программы Елизаветы" [Погосян, Сморжевских, 24].

Тому, несомненно, были причины. Во-первых, служба была направлена против главных врагов и гонителей Елизаветы, - протестантов. Во-вторых, она была посвящена главной военной победе Петра Великого в условиях, когда Россия вновь была в состоянии войны со Швецией. Наконец, она представляла петровскую традицию. (Неисполнение Полтавской службы в предыдущие царствования воспринималось теперь не иначе, как разрушение этой традиции^[73]73. По поводу неисполнения Полтавской службы П.П. Пекарский пишет следующее: "В 1736 г. Синоду поручено было рассмотреть всю службу и исключить из нее «находящиеся там к стороне свейской речения», а до выполнения этого отправлять только благодарственный молебен в день победы, что и было оставлено, так как исключения делать не нашли возможным по той причине, что служба вся наполнена выходками против шведов. В 1740 г., однако, состоялось повеление службу сочинить вновь и напечатать особо. Тогдашний конционатор Арсений Мацеевич, сделав в первоначальной редакции некоторые исправления, объявил, что «более прежних изображенных в службе слов к выключению назначивать не смел, дабы истории не потерять». Синод потому признал, что службу исправлять неудобно, и назначил, чтобы в день полтавской битвы отправлялся только обыкновенный благодарственный молебен" [Пекарский II, 202].). Заявления же Елизаветы свидетельствовали о том, что восстановление традиций Петра станет главной целью ее деятельности. Кроме того, "автор службы Феофилакт Лопатинский, бывший при Петре всего лишь одним из многих проповедников и церковных деятелей, становится к началу правления Елизаветы Петровны самым авторитетным защитником православия в России, пострадавшим от тех же лиц, которые всеми силами препятствовали законному воцарению дочери Петра" [Погосян, Сморжевских, 23].

В январе 1742 г. Елизавета, как мы помним, снимает запрет и на "Камень веры" Стефана Яворского, запрещенный в годы правления Анны.

Влияние Полтавской службы и трактата Стефана Яворского можно увидеть уже в первых панегириках нового царствования. При этом, "через посредство службы и "освобожденного" теперь "Камня веры", в официальный быт начала елизаветинского правления возвращается и апокалиптическая образность" [Погосян, Сморжевских, 26]. Так, в целом ряде слов (Амвросия, Маркелла Радышевского, Кирилла Флоринского) протестанты Миних и Остерман прямо уподоблены адским силам, а восшествие Елизаветы на трон представлено в контексте именно 12 главы Откровения, о чем свидетельствуют и прямые цитаты из этой главы [Погосян, Сморжевских, 26-28]. Приведем здесь лишь несколько примеров из слов Маркелла Радышевского и Амвросия Юшкевича 1741 и 1742 гг.

Маркелл Радышевский в слове на Рождество 1741 г., обращаясь к событиям 25 ноября, говорит о победе над "хитростью дьявольской", "умышлением сатанинским" и "махивельством адским". Проповедник призывает своих слушателей радоваться этой победе "со всеми народами в Апокалипсисе виденными" [Маркелл 1741, 9, 12].

Амвросий Юшкевич в слове на день рождения Елизаветы обращается к этой же тематике. Гонители императрицы представлены проповедником в виде адских сил, которые побеждены Божьим промыслом: "Что Бог вечный определил непременными своими судьбами, того никто, ни самый ад, со всеми крайними своими силами, не мог и не может переменить" [Амвросий 1741, 7]. Продолжая в том же ключе, Амвросий пишет далее, что враги императрицы - "сатанинской верности", что их "начальник" – дъявол, и что "дъявол дал им <врагам. - М.С.> придумать хитрость" против Елизаветы [Амвросий, 1741, 10-15].

В коронационном цикле данная тема находит развитие: Амвросий уподобляет победу Елизаветы победе над силами ада и теперь уже прямо сопоставляет восшествие Елизаветы на трон с сюжетом 12 главы Откровения. Об этом свидетельствует появляющаяся в слове цитата, а именно, 9-ый и 10-ый стихи 12 главы. При этом, Амвросий выделяет строки из Откровения курсивом: "О торжества несказаннаго всея церкви Христовой! Возрадовались о семъ Ангели, небеса восторжествовали, и все святии радостную песнь воскликнули: Ныне бысть спасение и сила и царство Бога нашего и область Христа Его, яко низложенъ бысть сатана и вси аггели его с нимъ" [Обстоятельное описание, 19].

Как представляется, богородичная топика непосредственно вырастала из этого апокалиптического сюжета. Она позволяла современникам видеть особый Промысел в воцарении Елизаветы и ее победе над протестантами-временщиками. С одной стороны, Елизавета представала в образе облеченной в солнце Жены, гонимой и затем спасенной. С другой стороны, в контексте петровской традиции, преобразившей этот новозаветный сюжет, Елизавета (подобно Петру I) оказывалась не просто богоизбранной императрицей, но православной воительницей, которая на земле победила "древнего змия", свергнутого с небес Архангелом Михаилом. Тематика "торжества всей церкви Христовой" органично дополняла этот комплекс идей, а призыв проповедников возрадоваться "со всеми народами в Апокалипсисе виденными" обретал очевидный и совершенно определенный смысл.

Амвросий не был единственным автором, обращавшимся к богородичной топике. Апогеем развития темы является проповедь Арсения Могилянского, произнесенная в день сретения Владимирской иконы Богоматери, во Владимирской церкви Москвы, через месяц после коронации Елизаветы (21 мая 1742 г.). Вся проповедь строится на языке намека, непроговоренной параллели.

Ведущей темой проповеди является тема рая и Богородицы. Рай нисполнен реками и источниками, т.е. святыми Божиими. Богородица - "первейшая река", однако не все к этой реке устремляются и не все, по греховности своей, могут из нее испить. Приступить к этой божественной реке можно только после очищения "от скверны" греховной: "Сими водами прежде очистивше скверну нашу, яко же иногда преподобная Мария Египетская сотвори, дерзновенно приступим к божественной сей реце" [Арсений, 12].

О Елизавете не говорится ничего, но вся проповедь именно про нее, про то, что имелся источник, но не пили, потому что не были достойны (имелась истинная правительница, но никто не заботился о том, чтобы возвести ее на престол). Испили же только тогда, когда омыли грехи слезами (увидели в Елизавете спасение только тогда, когда выстрадали все гонения и унижения от "еретиков").

В своем слове Арсений Могилянский, вслед за многими авторами этого времени, развивает одну из самых актуальных тем, – тему правительницы, которую не замечали из-за "плевел" греховных.

Так, например, Кирилл Флоринский в слове, посвященном празднованию дня рождения императрицы (декабрь 1741 г.), называет Елизавету "добрым семенем Петровым", которое закрыли "плевелы", насеянные в России дъяволом. Эти "плевелы" (автор их здесь же называет: "чужестранны пришелцы <…>, правоверия ругатели, благочестия <…> растлители и истлители") не только "изгрызали утробу России", но и утаивали "тестамент" Екатерины Алексеевны, согласно которому, править после Петра II должна была именно Елизавета.

Далее Кирилл Флоринский сравнивает Елизавету и с "зерном горушечным", которое, по словам Евангелия, проросло, став "более всех зелий" на земле. Но россияне не увидели "благосеннолиственнаго сего древа", т.к. были "отягченны всеми надругательствы, страждуще гоними, гоними и мучими, мучеми и вяжеми, вяжеми и уязвляеми, отечества и правоверия лишаеми" во времена правления "эмиссарий дьявольских", т.е. Миниха и Остермана. [Кирилл, 14, 18].

В слове на Сретение Владимирской иконы Богоматери Арсений Могилянский уподобляет Елизавету священному источнику и, развивая в своей проповеди тему рая, обращается, таким образом, к одной из ведущих тем светской панегирической литературы данного периода.

О рае, процветающем в России, пишет в это время и М.В.Ломоносов в своей первой оде, посвященной Елизавете Петровне:

Достаточно очевидно, что Девой здесь названа Елизавета, которая привезла в Россию своего 14-летнего племянника Петра. Одновременно Елизавета сополагается в оде Ломоносова Богородице, держащей на руках младенца Христа и отверзающей двери рая^[74]74. См. об этом подробней: Погосян Е., Сморжевских М. «Я деву в солнце зрю стоящу...» (апокалептический сюжет и формы исторической рефлексии: 1695-1742 гг.) // Studia russica Helsingiensia et Tartuensia VIII. С. 29-30.. В этом смысле данные одические строки могли соотноситься со следующими стихами из богородичной службы: "Яко двери спасительныя и рай красный<…>, сущу святую Деву воспоемъ вси"^[75]75. Служба на отдание праздника входа во храм Пресвятой Богородицы..

Отметим также, что изображения цветущего сада, рая, появляются и в первых фейерверках царствования Елизаветы.

Таким образом, коронационные речи Амвросия позволяют нам указать на происхождение хорошо известной панегерической топики; топики, благодаря которой Елизавета, в контексте акафистного "Радуйся, яко рай пищный <сладостный. – М.С.> процветаеши"; "Радуйся, райских дверей отверзение"^[76]76. Акафист Пресвятой Богородице. Икос 3, 4.
Показательна в этой связи и стихира шестого гласа из праздничной Богородичной службы: "днесь небесныя врата отверзаются, и дверь божественная предгрядетъ, днесь радости благодать начинается, являющи мирови <...> Божия Матере: Еюже земная съ небесным и совокупляются". (Служба общая праздником Богородичным.), становилась девой, отверзающей для России райские врата.

<< Содержание      Заключение >>