От Петра к Елизавете: библейская цитата панегирической проповеди в ее отношении к официальной идеологии эпохи
ВВЕДЕНИЕ.
Эпоха петровских преобразований ознаменовала собой начало нового этапа в истории русской литературы. Впервые литература становилась одним из самых мощных орудий имперского строительства и государственной идеологии.
Показательно в этой связи, что только за время царствования Петра I книг и брошюр было издано больше, чем за всю предыдущую историю книгопечатания в России. Наряду с дотоле единственной Московской типографией, находившейся в ведении патриарха, в первое десятилетие XVIII в. открываются новые типографии, которые печатают издания нецерковного характера. Литература, издаваемая ими, отличается не только новизной содержания, но, по указу монарха, облекается и в новые формы: прежний алфавит - кириллица, оставлен только для церковных целей, а "для государственных и общекультурных надобностей введена так называемая гражданская азбука" [Быкова, Гуревич, 12]. Впервые по воле монарха литература оказывается вовлеченной в политический быт государства самым непосредственным образом, и именно поэтому целиком и полностью определяется теперь рамками официальной культуры: все книги печатаются с ведома Петра I и нередко при его непосредственном участии.
Если рассмотреть издания 1708 - 1725 гг., напечатанные гражданским шрифтом, можно выявить несколько групп текстов. Создатели самого полного описания печатных изданий этих лет Т.А. Быкова и М.М. Гуревич приводят следующую классификацию: указы и правительственные акты; "Ведомости"; книги учебные; книги по военному и морскому делу; книги исторического характера; книги, обслуживавшие специфически дворянские интересы (книги по геральдике, по изучению "хорошего тона" и пр.); издания с политической тематикой; художественная литература; прочее [Быкова, Гуревич 1955, 14]. Вместе с тем, исследователи признают неточность данной классификации и указывают на ее относительный характер. Так, упоминая в ряду учебных изданий "Разговоры дружеские" Эразма Роттердамского, составители описания акцентируют внимание на том, что эта книга была не только учебником голландского языка, но и "сборником образцов, как в культурных формах вести разговоры на различные темы", т.е. книгой, обучавшей "хорошему тону" [Быкова, Гуревич 1955, 18]. Выделяя же в качестве отдельной группы издания с политической тематикой (в эту группу включены, например, "Рассуждение" П.Шафирова, "Правда воли монаршей" Феофана Прокоповича, "Книги политические, которые продаются в Гаге"), Т.А. Быкова и М.М. Гуревич справедливо замечают, что фактически любое издание данной эпохи было связано с политикой тех лет, начиная с указов и "Ведомостей" и заканчивая "Таблицами синусов" и "Символами и Емблематами" [Быкова, Гуревич 1955, 22].
Говоря о словесности этого времени, следует остановиться на особом комплексе произведений, которые даже после 1708 г. печатались кириллицей [Быкова, Гуревич 1958] но по своей идеологической и просветительской направленности не уступали изданиям гражданской печати. Это – программы школьных драм. Школьные драмы ставились в Москве, начиная с 1701 г., и представляли для русского зрителя совершенно новый вид театра.
На Руси, как известно, не получили достаточного развития распространенные в Средневековой Европе народный и церковный театры. В XVII в., при дворе царя Алексея Михайловича, был организован первый придворный театр, однако пьесы этого театра отличались разнородностью и потому "не оформились в относительно цельный литературный жанр" [Пьесы школьных театров, 7]. Ситуация изменилась в начале XVIII в., когда в стенах Славяно-греко-латинской академии Москвы начал функционировать школьный театр[1]1. В XVII в. школьный театр через Польшу распространяется на Украине и в Белоруссии, а с Украины в начале XVIII в. приходит в Москву и постепенно в другие города России [Пьесы школьных театров, 8]..
Школьная драматургия появилась еще в XII в., в гуманитарных школах Западной Европы. Первоначально она преследовала лишь учебно-воспитательные цели (пьесы ставились для того, чтобы ученики могли лучше усвоить латинский язык, запомнить те или иные библейские сюжеты). В XVI в. назначение школьной драмы меняется: она стала использоваться в религиозно-политических целях (при Мартине Лютере это - орудие борьбы с католичеством, в руках иезуитов – с лютеранством и православием) [Пьесы школьных театров, 8]. Идеологическая функция становится характерной чертой и для школьной драматургии в России.
В настоящее время известны далеко не все пьесы, поставленные школьными театрами в 1700 –1720- хх гг. Но даже те немногие тексты, которые сохранились, а также дошедшие до нас описания пьес, свидетельствуют о том, что школьная драматургия отличалась своей светской, просветительской и политической направленностью. В этом отношении значимы даже названия пьес: "Действо о семи свободных науках" (пьеса 1702 г., в которой человек представлен в окружении знаний и наук, помогающих ему в практической деятельности); "Торжество мира православного" (пьеса 1703 г., сочиненная, после взятия Шлиссельбурга, очевидно, по личному распоряжению Петра I), "Свобождение Ливонии и Ингерманландии" (пьеса, поставленная в 1705 г., после взятия русскими войсками Нарвской крепости), "Божие уничижителей гордых уничижение" (пьеса 1710 г., посвященная Полтавской победе). Каждая из этих пьес, согласно канону, основывалась на сюжетах библейских сказаний, но за многочисленными аллегориями и образами зрителю несложно было угадать конкретные исторические реалии современной ему жизни. Именно поэтому в период 1700 – 1710- х гг., наряду с фейерверками и триумфальными вратами, школьная драма являлась одной из форм идеологического воздействия.
Нам известно, что по указу Петра печатались программы пьес: в 1702 г. "Страшное изображение втораго пришествия" (тираж составил 200 экземпляров) и "Царство мира" (вышла из печати тиражем 100 экземпляров); в 1703 г. (тиражем 108 экземпляров) – "Торжество мира", в 1704 – "Ревность православия"; в 1705 г., в количестве 200 экземпляров, – "Свобождение Ливонии и Ингерманландии" [Пьесы школьных театров, 475-494].
В начале 1710-х гг. идеологической функцией в полной мере наделяется жанр церковной проповеди.
Ссылаясь на исследование В.М. Живова, отметим, что до XVII в. проповедь как ораторский жанр фактически отсутствовала в Московской Руси. Место проповеди в этот период занимали чтения святоотеческих поучений [Живов, 377].
В XVII в. к жанру проповеди впервые обратились боголюбцы: проповедь была важна для них как одно из средств распространения идей церковного благочестия. Однако "это великорусское начинание" очень скоро было вытеснено проповедью украинского типа. На Украине "проповедь на доступном населению языке имела важнейшее значение в борьбе православия с католичеством и унией" [Живов, 377]. Поскольку в Великороссии проповедь не имела давней традиции, она не могла являться постоянным занятием каждого священника. В середине и конце XVII в. проповедь оставалась, прежде всего, "ученым занятием ученого монашества" и служила "не столько религиозному просвещению слушающих, сколько демонстрировала просвещенность самого пастыря" [Живов, 377].
В последнее десятилетие XVII в. – первые годы XVIII в. "статус" церковного красноречия меняется. В это время церковная проповедь становится одной из форм придворной культуры (патриаршие слова, слова Игнатия Римского-Корсакова [Богданов]).
В начале же 1700-х гг. именно с церковной проповедью, как наиболее доступной формой социального воздействия, Петр связывает свои надежды на разъяснение в народной среде реформ и преобразований. Поводом для этого становится встреча царя со Стефаном Яворским, который в 1700 г. прибыл из Киева в Москву.
В Москве Стефану Яворскому в присутствии Петра I довелось говорить слово при погребении боярина А.С. Шеина. Проповедь впечатлила царя: "Слово киевлянина-чужака так не походило на скудное красноречие москвичей. Слово блестело искусственной риторикой, казавшейся признаком мудрости и учености. Петру показалось: вот – человек, которого он возьмет орудием своих просветительных реформ и противопоставит неученым московским архиереям" [Карташев, 331]. Через год после этой знаменательной встречи Стефан Яворский был назначен Местоблюстителем патриаршего престола. В 1703 г., по указу Петра, был напечатан богословский труд Стефана "Знамения пришествия антихристова и кончины века", направленный против сочинения Григория Талицкого - "лица, в свое время приобретшего громкую известность рассуждениями о последнем венце и о пришествии в мир антихриста под видом Петра I" [Пекарский, II, 80].
В 1703 – 1704 гг. Стефан Яворский произносит проповеди на Новый год и все военные победы, в 1708 г. - на победу при Лесной и в 1709 г. - на Полтаву.
Таким образом, с самого начала Северной войны и еще после Полтавской победы Стефан Яворский единолично выполняет роль "придворного" проповедника.
В начале 1710-х гг. отношения Стефана Яворского и Петра значительно ухудшаются: уже в 1708 г. Стефан Яворский не только демонстративно осуждает второй брак Петра, но и открыто, в проповедях, проявляет свой "анти-реформизм". Особенно резкой была проповедь 1712 г. "О хранении заповедей Господних", по произнесении которой, Местоблюститель патриаршего престола был на несколько лет лишен права проповедывать [Архангельский, 27].
Однако даже тогда, когда Стефан Яворский еще являлся искренним панегиристом дел петровых, его проповедь все же не могла в полной мере отвечать задачам идеологического строительства. Вот какую характеристику проповеди Стефана Яворского дает И.З. Серман в статье "Литературно-эстетические интересы и литературная политика Петра I": "Сама методология его <Стефана Яворского. - М.С.> доказательств и доводов в пользу реформ черпалась из старых церковно-схоластических руководств, стилистически продолжала традиции литературы барокко, а идеологически не выходила за рамки богословско-догматического понимания смысла политики правительства. Проповеди Стефана Яворского были в полном смысле слова попыткой влить в новые мехи старое вино" [Серман, 32].
Принципиально новым явлением, выходившим за рамки схоластического богословия и уже в полной мере соответствовавшим задачам идеологического строительства, стала проповедь Феофана Прокоповича.
Талант Феофана как проповедника был замечен Петром в 1709 г., когда царь, спустя две недели после Полтавской битвы, в киевском Софийском соборе, слушал слово Феофана, посвященное "преславной победе русских войск". Проповедь привела царя в восторг: "Феофан потряс Петра своим блестящим искусством красноречия. Он связал разные случайности, вроде, например, календарного совпадения дня победы, 27 июня, с памятью преподобного Сампсония. Петр, конечно, был превращен в богатыря – судию Сампсона, разодравшего льва, т.е. Карла XII. Герб Швеции слагается из фигур трех львов, а солнце с конца июня и в июле вступает в зодиакальный знак льва. Все это было эффектной игрой ораторского слова, но в исключительную минуту звучало даже и для Петра мистической символикой. Не забыта была и треуголка Петра, простреленная пулей. Очарованный Петр, разумеется, не мог после этого забыть Феофана" [Карташев, 337].
И хотя эта проповедь была автором заранее отпечатана в типографии Киево-Печерской лавры, по указу Петра I, "Слово" Прокоповича было переведено на польский и латинский языки и заново напечатано в том же году отдельной брошюрой тиражем 300 экземпляров [Гребенюк, 101].
В период 1709 – 1716 гг. проповеди Феофана не публикуются. В эти годы Прокопович не только продолжает ученую деятельность в Киевской академии (преподает философию и математику, пишет богословские труды), но и сопровождает Петра в Прутском походе, где регулярно произносит проповеди перед русским воинством [Пекарский I, 485].
В 1716 г. Петр I вызывает Прокоповича в Петербург, и с этого времени Феофан начинает выполнять роль ведущего идеолога-проповедника своей эпохи.
Направлениям и приемам проповеди Феофана следуют и такие яркие провозвестники дел петровых как Гавриил Бужинский, Феофилакт Лопатинский. Усилиями этих проповедников в период 1710 – 1720-хх гг. церковное ораторское Слово становится не просто панегириком Петру, но одним из самых важных, если не основных, инструментов идеологического строительства.
Именно в эти годы церковное Слово перестает быть только устным ораторским жанром: по указу Петра проповеди издаются отдельными тетрадями и, кроме того, переводятся на иностранные языки. Показательно, что и пьесы школьных театров в 1720-х гг. строятся уже по аналогии проповедей тех лет: "Пьесы 1720- х гг. своим подходом к теме напоминают многочисленные слова и речи проповедников <…>; авторы стихотворных драм включают в тексты большие прозаические проповеди – на те же темы, о которых говорится и в стихотворных монологах" [Пьесы школьных театров, 32].
Церковное ораторское Слово этих лет изучено крайне мало. Наиболее часто в монографиях и исследованиях, посвященных петровской эпохе, упоминаются проповеди Феофана Прокоповича как самого яркого и выдающегося проповедника петровского времени. Вместе с тем, даже в этих исследованиях о проповедях Феофана говорится, как правило, фрагментарно, в ряду других его произведений. И хотя все исследователи петровской эпохи видят в проповеди Феофана Прокоповича ее идеологическое назначение, малоизученными остаются те "механизмы" и закономерности, которые "превращают" проповедь данной эпохи в идеологический жанр.
Отдельных работ, посвященных Словам Феофана Прокоповича, совсем немного. Здесь мы можем сослаться только на две статьи, - А.И. Кузьмина ("Северная война в проповедях Феофана Прокоповича") и Н.Д. Кочетковой ("Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма"), а также на комментарий И.П. Еремина к единственному современному изданию "Слов и речей" Феофана Прокоповича.
Обратимся к работам, в которых проповедь петровского времени и, в частности, проповеди Феофана Прокоповича, рассматриваются наиболее полно. Прежде всего, это фундаментальные исследования ученых XIX в.: П.П. Пекарского и И.Чистовича.
В двухтомном труде П.П. Пекарского "Наука и литература при Петре Великом" даются не только подробные сведения о публикации текстов и общий обзор опубликованных проповедей (иногда с большими выдержками из них), но и прослеживается связь данных произведений с литературой более позднего периода, а также рассматриваются отношения внутри проповеднического движения тех лет. С этих позиций ученый подходит и к творческому наследию Феофана Прокоповича.
Так, одним из первых в исследовательской традиции, П.П. Пекарский указывает на значение проповедей Феофана в формировании литературы всего последующего периода. Именно в произведениях Феофана Прокоповича ученый видит начало нового "обличительного направления", которое, как подчеркивает исследователь, отличает лучшие произведения светской литературы XVIII и XIX веков. О творческом новаторстве Феофана Прокоповича П.П. Пекарский пишет следующее: "От него <Феофана, - М.С.> требовали и ожидали слов на торжественные случаи, ему приказывали сочинять уставы, он исполнял все это, но так, что часто вместо проповеди выходил у него политический памфлет, а из законодательного памятника – сатира. <…> В своей сфере это был такой же новатор, как и Петр Великий в сфере государственной" [Пекарский I, 481]. Наличие сатирического элемента в творчестве Феофана Прокоповича исследователь отмечает особо и здесь проводит параллели с произведениями Кантемира.
Останавливается П.П. Пекарский и на идеологической составляющей слов Феофана, подчеркивая, что эти проповеди "предназначались для распространения в русских читателях понятий о цели предпринятых преобразований", что "в сочинениях <…> Прокоповича реформа проповедывалась не с помощью материальных понужений, но посредством убеждений и печатного слова" [Пекарский I, 489].
П.П. Пекарский дает также общую характеристику проповеднического движения первой трети XVIII в. и называет следующие тенденции церковного ораторского богословия 1720-х гг.: "поразительное единство мысли", "строгая обдуманность", "несомненный талант в изложении и расположении" материала. Здесь же, говоря о формировании этих тенденций, исследователь указывает на первостепенное значение проповедей Феофана. Именно в ораторском искусстве Феофана Прокоповича ученый видит тот образец, на который ориентировались лучшие проповедники петровской эпохи.
В монографии И. Чистовича "Феофан Прокопович и его время" подробно освещена биография Феофана, дан краткий обзор его творчества, а также представлена общая культурно-историческая ситуация первой трети XVIII века, на фоне которой формировалось и развивалось творчество Феофана Прокоповича.
Характеризуя в очень общих чертах проповеди Феофана, И. Чистович во многом повторяет наблюдения П.П. Пекарского. Так, он указывает на идеологическое назначение проповеди: Феофан "старался ввесть в народное сознание дела Петровы, объяснить народу пользу и необходимость предпринимаемых им <Петром, - М.С.> преобразовательных мер и значение и цену его побед, пробудить сочувствие к великим делам государя" [Чистович, 605]; и также отмечает, что именно проповедь Феофана определила основное направление церковного красноречия 1720-х гг.
Однако, в отличие от своего предшественника, главную особенность Слов Феофана И. Чистович видит не в наличии обличительного элемента (хотя о нем исследователь тоже упоминает), а в том, что его проповеди были лишены той "схоластической отвлеченности", которая была свойственна всей предшествующей традиции ораторского богословия на Руси [Чистович, 603]. В этой связи И.Чистович говорит о творческом методе Феофана. Данный метод исследователь связывает с протестантской богословской наукой и определяет его как "учено-исторический", когда "в основание изъяснения и доказательств церковных догматов полагается изучение Священного Писания и церковной истории" [Чистович, 17].
В контексте общей истории литературы XVIII в. церковное ораторское искусство петровской эпохи представлено А.С. Архангельским ("Литература петровского времени и ближайших десятилетий").
Исследователь обращается к ораторской прозе Стефана Яворского и Феофана Прокоповича как к самым ярким примерам двух разных направлений церковной проповеди тех лет.
Авторский стиль Стефана Яворского А.С. Архангельский определяет как традиционно-схоластический и указывает на связь проповеди Стефана с образцами "западно-русской риторики" XVII в., - с произведениями Галятовского, Барановича, Радивиловского. Схоластической проповеди Яворского исследователь противопоставляет Слова Феофана Прокоповича. С ораторским искусством Феофана А.С. Архангельский связывает начало публицистического направления в русской литературе и потому определяет проповеди Феофана как "произведения чисто публицистического характера" [Архангельский, 42]. Одним из первых в исследовательской традиции А.С. Архангельский отмечает, что в проповеди Феофан "популяризует правительственные политические издания". И здесь в качестве примера ученый ссылается на Слово Феофана 1717 года, посвященное восьмой годовщине Полтавской победы. А.С. Архангельский предполагает, что в данном Слове "проповедник, видимо, пользуется изданной в этом году известной книгой Шафирова: «Разсуждение»" [Архангельский, 42].
Фрагментарно проповедь петровской эпохи рассматривается в монографии А.В. Карташева "Очерки по истории русской церкви". К проповедям разных авторов исследователь обращается прежде всего как к источникам для изучения и описания церковной истории этих лет.
Современные исследования, в той или иной степени освещающие церковное ораторское искусство петровской эпохи, представлены не только трудами литературоведов (И.З. Сермана[2]2. Серман И. З. Поэзия Ломоносова в 1740 – е годы // XVIII век. М.; Л., 1962. Сб. 5. С. 33-69., Н.Д. Кочетковой[3]3. Кочеткова Н. Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма // XVIII век. Сб. 9. Л., 1974. С. 50-80., А.И. Кузьмина[4]4. Кузьмин А. И. Военная тема в литературе петровского времени // XVIII век. Сб. 9. Л., 1974. С. 168–183.; Северная война в проповедях Феофана Прокоповича // От «Слова о полку Игореве до Тихого Дона». Сб. статей к 90-летию Н.К.Пиксанова. Л., 1969. С. 274-281., Р. Лахманн[5]5. Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб., 2001., В.П. Гребенюка[6]6. Гребенюк В.П. Панегирические произведения первой четверти XVIII в. и их связь с петровскими преобразованиями // Панегирическая литература петровского времени. М., 1979. С. 5-38.), но и лингвистов (Л.Л. Кутиной[7]7. Кутина Л. Л. Феофан Прокопович. Слова и речи. Проблема языкового типа // Язык русских писателей XVIII века. Л., 1981. С. 7-46; Феофан Прокопович. Слова и речи. Лексико-стилистическая характеристика // Литературный язык XVIII века. Проблемы стилистики. Л., 1982. С. 5-51, В.М. Живова[8]8. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII в. М., 1996.).
В статье И.З. Сермана, посвященной литературной политике Петра I, дана общая характеристика проповедей Стефана Яворского и Феофана Прокоповича. Как и в работе А.С. Архангельского, проповеди этих двух авторов противопоставлены по методологическому принципу. Так, в рамках предшествующей исследовательской традиции, И.З. Серман пишет о схоластическом методе Яворского. В ораторском искусстве Прокоповича исследователь видит иное направление, отличающееся "новой системой понятий", когда в церковной проповеди "традиционные представления православного богословия соседствуют <…> с правовыми представлениями о законе как социально-философском понятии" [Серман 1962, 33]. Отмечая несомненное преимущество данного метода и представляя Феофана Прокоповича как "убежденного сторонника петровских реформ и самого последовательного их апологета", И.З. Серман, однако, не наделяет проповедь Феофана (как и проповеди других авторов) собственно идеологической функцией. Так, завершая обзор церковного красноречия петровской эпохи, исследователь резюмирует: "стилистика церковной ораторской речи <…> слишком сильно была скована традициями, ей не хватало гибкости и убедительности. Ораторская речь церковных проповедников больше обращалась к чувству, нежели к разуму, она хотела от слушателей веры больше, чем понимания" [Серман 1962, 34].
Статья Н.Д. Кочетковой "Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма" почти целиком посвящена похвальным Словам Феофана Прокоповича.
Статья открывается обзором церковного ораторского богословия начала XVIII в. Обращаясь к проповедям Стефана Яворского, Гавриила Бужинского и Феофана Прокоповича исследователь делает ряд наблюдений над общими закономерностями проповеднического направления 1700 – 1720-хх гг. Так, Н.Д. Кочеткова отмечает, что в эти годы проповеди произносятся по поводу реальных исторических событий современности; что впервые в проповедях затрагиваются вопросы политического быта государства; что каждый проповедник дает высокую оценку внешней политики Петра I; что в проповедях сравнивается Россия прежняя с Россией новой; что все без исключения авторы "отдают должное заслугам Петра в военном искусстве, его личному мужеству и храбрости" [Кочеткова, 54]. В ряду этих новых проявлений, преобразивших церковное ораторское Слово, исследователь подчеркивает особый статус проповедей Феофана Прокоповича.
Исследователь называет те особенности, которые отличали проповеди Феофана от проповедей его современников. Это во-первых, авторская позиция по отношению к иноверцам (так, если Гавриил Бужинский и Стефан Яворский "не всегда могли оценить и принять его <Петра. – М.С.> позицию по отношению к иноверцам", то Феофан Прокопович "оказался и здесь настоящим союзником и последовательным сподвижником Петра" [Кочеткова, 54]), во-вторых, использование в проповеди совершенно новых источников ("у Феофана впервые появляются ссылки не только на библейские и античные исторические примеры, но и на обычаи и мнения современных европейских народов" [Кочеткова, 54]), в-третьих, подход к описанию событий современности (так, если в проповедях Яворского и отчасти в текстах Бужинского "реальное событие, служившее поводом для произнесения проповеди имело <…> второстепенное или даже третьестепенное место" и было "лишь иллюстрацией вечных божественных истин, изложенных в Ветхом и Новом завете", то в проповедях Прокоповича именно это событие выходит на первый план [Кочеткова, 56]); в-четвертых, появление в проповеди Феофана новых этических критериев и отказ от "прежних нравственных идеалов". Так, если "раньше проповедник призывал слушателей выполнять свой христианский долг (долг перед церковью), теперь на первое место выдвигался долг гражданский (долг перед государством)" [Кочеткова, 59]. Аспектам веры и религиозной морали в проповедях Феофана исследователь уделяет особое внимание, полагая, что эти вопросы не выдвигаются Прокоповичем на первый план даже в Словах, "посвященных собственно богословским темам" [Кочеткова, 55, 58]. На основе именно этого положения Н.Д. Кочеткова делает вывод о новаторстве Прокоповича. Согласно мнению Н.Д. Кочетковой, основная особенность проповедей Феофана заключается прежде всего в "приглушении", а иногда и полном отсутствии религиозного аспекта [Кочеткова, 57].
Следующий этап исследования Н.Д. Кочетковой посвящен анализу творчества Феофана Прокоповича в контексте литературы русского классицизма и, в частности, в контексте литературной полемики середины XVIII в. о стилях.
Теперь к проповедям Феофана Прокоповича исследователь подходит с точки зрения того, как отражались в них риторические законы, сформулированные самим Феофаном в "Риторике" и "Поэтике".
Н.Д. Кочеткова называет основные пункты теоретической программы Прокоповича и сравнивает его риторическую систему с "Кратким руководством к риторике" Ломоносова. (Исследователь подчеркивает, что риторическая система Прокоповича отличается большей сложностью и многогранностью, чем система Ломоносова.) Далее, указывая на четкие разграничения в теории Феофана, Н.Д. Кочеткова обращается к конкретным текстам (проповеди разных лет) и приводит примеры нарушения Феофаном на практике той четкой иерархии, которая обозначена в его теоретических трудах (когда в рамках одного текста Феофан, вопреки своей теоретической программе, начинает использовать разные стили и виды красноречия, - изъяснительное, совещательное и обличительное).
Эту многоплановость исследователь противопоставляет строгой иерархии стилей литературы русского классицизма и, в частности, программам А.П. Сумарокова и М.В. Ломоносова. Вместе с тем, стилистическую свободу проповедей Феофана, исследователь называет принципиально важной для формирования литературы классицизма: "многоплановость, которая была характерна для проповеди Прокоповича, создавала некоторую "перегрузку" жанра, и эта "перегрузка" могла быть ликвидирована за счет развития других жанров, принимавших на себя функции прежней проповеди" [Кочеткова, 64]. Такими жанрами стали панегирики и оды середины XVIII в.
Анализируя далее произведения разных жанров и разных авторов, - М.В. Ломоносова и А.П. Сумарокова, Н.Д. Кочеткова указывает на непосредственную связь этих текстов с ораторской прозой Феофана Прокоповича. Так, сопоставляя панегирические Слова Прокоповича ("Слово на похвалу Петра Великого") и Ломоносова ("Слово похвальное Петру Великому") исследователь находит сходства как в содержании ("оценка Петра как военного и государственного деятеля"; "сходная трактовка отдельных эпизодов из жизни государя, иногда в почти буквальных совпадениях"), так и в композиции этих произведений [Кочеткова, 66-67]. Обращаясь к одам Ломоносова и сравнивая их со Словами Прокоповича "послепетровского" периода, Н.Д. Кочеткова пишет о идеологической близости этих произведений: "умение Феофана хвалить государя за его заслуги не действительные, а воображаемые, и тем самым давать ему уроки, замаскированные комплиментами", было унаследовано Ломоносовым в одах Елизавете и другим членам царской семьи [Кочеткова, 69]. Отмечает исследователь и преемственность в одах Ломоносова отдельных мотивов, образов и метафор, впервые использованных Прокоповичем в Словах. И, наконец, обращаясь к духовной оде русского классицизма, Н.Д. Кочеткова подчеркивает, что принцип использования библейского текста у авторов середины XVIII в. такой же, как и в Словах Прокоповича, когда псаломский текст мог трактоваться "применительно к современным общественным событиям" [Кочеткова, 73]. Здесь Н.Д. Кочеткова приводит, в частности, такой пример: "К тексту знаменитого 81 псалма Феофан обращается в один из самых трудных для него моментов в пору царствования Екатерины I. Указывая, что в Псалтири «державные власти бози нарицаются» Прокопович напоминает об обязанностях царя: «Яко Бог промышляет о добре всех тварей, тако и царь должен пещися и промышляти о добре всех подданных своих <…>, смотрети прилежно, дабы не торжествовали злии, а добрые не воздыхали бы». Феофан, - пишет далее исследователь, - обращается к императрице с этими словами, стремясь найти у нее поддержку, оправдаться самому и обвинить своих «клеветников» - в первую очередь Георгия Дашкова и Маркелла Родышевского, подавшего на него донос. <…> В переложениях псалмов Ломоносова <…> тоже находились прямые отклики на реальные обстоятельства, и духовные оды Ломоносова приобретали смелый гражданственный характер" [Кочеткова, 72-73].
В заключении автор исследования резюмирует, что хотя литература русского классицизма не принимала стилистической свободы Феофана, "каждый писатель использовал творчество Прокоповича, выбирая именно те элементы, которые были наиболее близки соответствующему жанру. Продолжая литературные поиски Феофана, писатели последующего поколения одновременно полемизировали с ним, строго упорядочивая использованные им приемы" [Кочеткова, 79].
В статье А.И. Кузьмина, посвященной "военным" Словам Феофана Прокоповича, проповеди Феофана рассмотрены как "одно из средств пропаганды Северной войны".
В статье дан пересказ ряда эпизодов из слов Феофана, приведены отдельные цитаты и сделаны очень общие наблюдения над тем, как представлена Прокоповичем тема войны.
В ряду этих наблюдений появляется замечание исследоватлея о том, что Феофан, как и другие "официальные представители церкви", объяснял возникновение Северной войны "не туманными понятиями «Господней воли», а вполне реальными политическими и экономическими причинами", придерживаясь официальной точки зрения. [Кузьмин, 275]. Как на источники официальной концепции войны, автор статьи ссылается на записку Ф.С. Салтыкова "Изъявления прибыточные государству" и на трактат П. Шафирова "Разсуждение". Однако, какие именно идеи шафировского трактата и записки Салтыкова нашли отражение в церковных проповедях и, в частности, в Словах Феофана Прокоповича, исследователь не поясняет.
Говоря о развитии темы войны в Словах Феофана, отдельное внимание А.И. Кузьмин уделяет средствам художественной образности, - различным эпитетам, которые использует Феофан, барочной символике и аллегориям. В этой связи автор статьи указывает на особенность слов Феофана: его проповеди не перегружены барочными элементами (как, например, проповеди Яворского, Бужинского и Лопатинского) и потому смысл проповеди всегда остается ясным и доступным слушателю. Данное наблюдение позволяет автору статьи сделать вывод о том, что "военные" Слова Феофана "приближаются к политической речи" [Кузьмин, 281].
К похвальным Словам петровской эпохи, и в частности, к Словам Феофана Прокоповича, обращается В.П. Гребенюк в своей вступительной статье к изданию панегирических произведений петровской эпохи ("Панегирические произведения первой четверти XVIII в. и их связь с петровскими преобразованиями"). Говоря о проповедях петровского времени, исследователь дает подборку наиболее ценных наблюдений предшествующей исследовательской традиции (основные из них мы рассмотрели выше).
Вместе с тем, в статье В.П. Гребенюка представлен и новый взгляд на проблему.
Так, исследователь указывает на связь церковной проповеди петровского времени с классическими образцами греко-византийских панегириков (таких как речь приветственная, поздравительная, "похвала" богам, императорам и, наконец, первохристианским святым), с образцами русской агиоргафической и летописной литературы, с историческими повестями [Гребенюк, 5-6]. Говоря о формировании проповеднической литературы петровского времени, исследователь указывает также на особую роль придворной панегирической поэзии XVII в., а именно, творчество Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева.
Церковную проповедь первой четверти XVIII в. В.П. Гребенюк рассматривает как одну из форм идеологического воздействия в ряду многих других, появившихся в эту эпоху ("театр, панегирическая церковная служба, триумфальные врата, панегирические гравюры, конклюзии и т.п." [Гребенюк, 11].
Обращаясь непосредственно к текстам проповедей, В.П. Гребенюк не только дает исчерпывающую библиографическую справку, но и делает краткий пересказ "Слова", акцентирует внимание на основных темах проповеди. Очевидно, что такой подход полностью отвечает задачам данной статьи, предваряющей публикацию текстов.
К концепции ораторского искусства Феофана Прокоповича обращается в своей монографии "Демонтаж красноречия" Р. Лахманн. Предметом детального анализа здесь становятся те риторические нормы и каноны, которые Феофан Прокопович формулирует в своих теоретических программах "De arte poetica" и "De arte Rhetorica. Libri X". Анализ риторической концепции Феофана не является единственным в данной работе: в теоретических трудах Прокоповича Р. Лахманн прослеживает также трансформацию традиций античной, добарочной и барочной риторических систем.
В контексте идеологического строительства эпохи проповеди Гавриила Бужинского, Феофилакта Лопатинского и Феофана Прокоповича рассмотрены в монографии Е.А. Погосян "Петр I – архитектор российской истории". Проповедь сама по себе не является здесь предметом исследования. Е.А. Погосян показывает, в какой последовательности и каким образом различные концепты официальной культуры отражались в проповедях названных авторов. Так, например, Е.А. Погосян пишет о разработке актуального для конца 1710-х гг. концепта Полтавской победы - "русского воскресения". Появляющийся изначально в переписке Петра, этот концепт последовательно разрабатывается в "Слове благодарственном" Гавриила Бужинского и становится принципиально важным основанием для включения Полтавской победы в цикл годовых торжеств.
Лингвистичекскому аспекту проповедей Феофана посвящены работы Л.Л. Кутиной и В.М. Живова. Основным предметом анализа здесь являются лексико-грамматические формы, используемые Феофаном Прокоповичем и отдельные стилистические особенности его проповедей.
Так, Л.Л. Кутина анализирует Слова Феофана 1705-1735 гг. и прослеживает эволюцию языка его проповедей от киевского периода (Слова 1705-1710 гг.) к петербургскому (Слова 1716-1730 гг.). Итогом исследования становятся выводы о изменении языка проповедей Феофана от позднего книжно-славянского к т.н. "простому славянскому языку" (язык максимально приближенный к русской лексической системе), а также о сознательной попытке Феофана Прокоповича построить новый культурный язык "в рамках одной структурной организации русских и славянских начал" [Кутина, 51].
В.М. Живов, отчасти дублируя наблюдения Л.Л. Кутиной, уточняет терминологию. По мнению исследователя, говорить о "простом славянском языке", к которому приходит Феофан, несколько не уместно, поскольку до Прокоповича уже существовал церковнославянский язык двух типов: 1) риторически украшенный и грамматически сложный; 2) без таких украшений, простой [Живов, 383]. Именно поэтому, указывая на смешение в проповеди Феофана "генетически русских и генетически церковнославянских элементов", В.М. Живов, тем не менее, вводит термин "гибридного церковнославянского языка". Отдельно исследователь отмечает, что этот новый тип языка оказал непосредственное влияние на лексико-стилистическую организацию церковной проповеди 1740-х гг.
Наш подход к изучению проповеди первой четверти XVIII в. иной. На материале похвальных слов Феофана Прокоповича в первой главе нашей работы мы попытаемся выяснить, какие библейские и литургические цитаты использует проповедник, и какой функцией наделены эти цитаты в тексте Слова.
Из многочисленных проповедей Феофана мы выбрали только два текста, 1709 и 1717 гг., посвященных Полтавской победе. Выбор этот не случаен: общая тема проповедей и временной отрезок в восемь лет, разделяющий тексты, позволит, на наш взгляд, проследить, в каком направлении меняется Слово, находят ли в нем отклик сочинения других авторов и жанров, посвященные той же тематике, и что происходит с цитатой, т.е. как меняется функция цитаты в тексте Слова. Как представляется, такой анализ позволит более внимательно взглянуть на методы проповедника, изучить подробнее те приемы, благодаря которым церковная проповедь становится незаменимой составляющей идеологического строительства эпохи.
Анализ проповедей петровского времени не будет единственным в данной работе. Во второй главе нашего исследования мы обратимся к еще одной яркой эпохе развития жанра проповеди, - эпохе правления дочери Петра I Елизаветы.
Традиция идеологического Слова (как и целый ряд других форм официальной культуры петровского времени) фактически прекращает свое существование со смертью Петра I. Однако уже в начале 1740-х гг. ситуация изменяется: возвращение к традициям и формам придворной культуры петровского времени становится одним из основных пунктов политической программы императрицы Елизаветы Петровны. В Словах проповедников нового царствования "воскресает" и церковная проповедь, основанная на традиции Феофана Прокоповича. Именно поэтому проповеди елизаветинской эпохи являют собой интереснейший материал для исследования культурных и идеологических тенденций 1740 – 1750-хх гг.
Церковное красноречие этих лет фактически не изучено. Мы можем сослаться здесь лишь на одну наиболее содержательную работу. Это монография Н. Попова "Придворные проповеди в царствование Елизаветы Петровны", опубликованная в "Летописях русской литературы и древностей". Исследователь не только собрал тексты и привел сведения о публикации проповедей, но и дал подробный обзор некоторых из них. Материалы исследования Н. Попова, отрывки из проповедей, приведенные им, использовали позднее в своих исторических трудах С.М. Соловьев в "Истории России с древнейших времен", в главах, посвященных елизаветинской эпохе, и А.В. Карташев в "Очерках истории русской церкви". Н. Попов одним из первых отметил взаимосвязь церковного ораторского искусства елизаветинской эпохи с традициями проповеди петровского времени.
Укажем также на статью В.В. Почетной "Петровская тема в ораторской прозе начала 1740 - х гг.". Проповеди интересующего нас периода рассматриваются здесь как одна из форм государственной идеологии, благодаря которой получала распространение официальная концепция о возрождении в лице Елизаветы "славных дел Петра".
В текстах проповедей начала 1740 - х гг. нас будут интересовать репертуар и функция библейско-литургических цитат, а также связанные с ними концепты новой "елизаветинской" официальной культуры. Кроме того, мы попытаемся проследить эволюцию репертуара цитат и концептов, ими представленных в проповеди, от петровской к елизаветинской эпохе, и выявить, в какой степени эта эволюция была определена общими идеологическими тенденциями эпохи.
