6.1. ПЕТРОВСКИЕ ХРАМЫ В ЭСТЛЯНДИИ И ЛИФЛЯНДИИ

На территории Эстонии до начала Второй мировой войны действовало несколько православных храмов, освящение которых состоялось в Петровскую эпоху. На сегодняшний день из этой группы памятников сохранились только таллиннские храмы петровского времени, в одном из которых – Преображенском – находится уникальный памятник сакральной архитектуры и живописи, – иконостас Ивана Зарудного. Иконостас этот является ярким примером того, как идеологические концепты, связанные с процессом завоеваний, воплощались в зримые и осязаемые формы сакрального искусства, становясь одной из форм церковного панегирика Северной войны. В рамках нашего исследования интерес будет представлять не только выразительная панегирическая программа иконостаса, но и сама история переосвящения Преображенского храма, для которого иконостас был построен. В свою очередь, историю храма невозможно представить в полноте без обращения к истории других православных церквей, появившихся на территории Эстляндии и Лифляндии в период Северной войны.

Как мы уже могли убедиться на примерах Дерпта и Нарвы, православные церкви стали устраиваться фактически сразу по капитуляции шведских городов, в зданиях лютеранских кирок. Изначально в процессе «переосвящения» была важна идеологическая составляющая: «изымались» главные храмы противника по войне, а посвящение храма определенному святому (как в случае с Нарвой) указывало на нового обладателя и покровителя этой земли. Первый этап формирования нового сакрального пространства в Эстляндии и Лифляндии пришелся на 1704 г. – время первых крупных побед Петра I в этих землях. Обратимся к истории последующих «переосвящений», для того чтобы восстановить дальнейшую хронологию и идеологическую канву этого процесса.

29 июня 1708 г., в день тезоименитства царя Петра, в Нарве в присутствии самого монарха и его семьи состоялось торжественное освящение нового главного православного городского храма – Спасо-Преображенского собора. Собор разместился в здании старейшей городской церкви, которая на момент взятия города принадлежала немецкому лютеранскому приходу.^[161]161. Православные богослужения совершались в Спасо-Преображенском соборе с 1708 по 1944 гг. Во время Второй Мировой войны, в 1944 г., в результате бомбежки города с воздуха, собор был разрушен, руины снесены в 1950-х гг. (Ivask, Sinjakova 2005, 11-26). Таким образом, это был уже второй в Нарве православный храм, «отъятый» у лютеран: первый, как мы помним, был освящен в 1704 г. во имя св. Александра Невского. В 1709 г. (то есть фактически сразу после переосвящения) оба храма посетил приехавший в Нарву датский посланник Юст Юль, который, руководствуясь своим главным принципом – «в чужих краях надо описывать все, что узнаешь», – оставил для нас прекрасное описание этих церквей (Юст Юль 1892: 61). Благодаря присущей автору проницательности, а также стремлению анализировать все увиденное, у нас есть замечательная возможность не только увидеть интерьер «переосвященного» храма в деталях, глазами современника, но и узнать, что думали о факте «отъятия» храмов в самом городе.

Прежде всего, датский посланник дает характеристику лютеранской общины, – и это опять-таки очень ценные сведения для нас. Во-первых, он не без грусти констатирует, что «из многих лютеранских священников, живших в Нарве до взятия города царем, теперь остался только один, именно Генрих Брюнинк, благообразный ученый человек» (Юст Юль 1892: 49). Во-вторых, Юст Юль отмечает, что все лютеране совершают богослужения в Ратуше, так как «обе лютеранские церкви, из коих одна называлась немецкою, а другая шведскою, отняты у жителей русскими» (Юст Юль 1892: 49). И, наконец, автор записок приводит интересные сведения о самом лютеранском сообществе города: община, по его оценке «не велика», около 200 человек и состоит в основном из людей простых и ремесленников. Малочисленность лютеран он объясняет тем, что многие местные жители были обвинены «пред государем в тайной переписке с царскими врагами, уведены и расселены по разным местам России. <…> И хотя, – добавляет посланник, – в данном случае они и не были чисты, как ангелы, однако понесли более тяжкое наказание, чем заслужили» (Юст Юль 1892: 50). Причину всему Юст Юль видит в желании немецких офицеров, состоявших на службе Петра I, «обогатиться» имуществом выселяемых граждан.

Без козней немецких военных, по версии Юста Юля, не обошлось и вмешательство русских в церковную жизнь горожан. «Осмотрел обе городские церкви, – пишет он 9-го сентября, – Прежде в них совершалось богослужение по Аугсбургскому исповеданию; в настоящее же время по приказанию царя они освящены русскими священниками, совершающими в них (ныне) богослужение по (обрядам) греческой веры. Как мне сообщали, сначала только одна церковь была передана русским священникам, другую же царь охотно бы оставил за местными жителями; но по проискам генерал-фельдмаршала немца Огильви, который во время взятия Нарвы находился на службе у царя, была отнята у них и другая церковь» (Юст Юль 1892: 50). Обратим внимание на то, что в городе все точно знают, что «отъятие» церквей является прямым распоряжением царя, и что «отъятие» второй церкви местные жители связывают не с личными намерениями Петра I, но с «происками» Огильви. «Истинным» мотивам немецкого генерала-фельдмаршала посвящены дальнейшие размышления Юста Юля: «Русские собственно не нуждались в ней, – начинает он с факта «отъятия» второй церкви, – но, будучи католиком и ненавистником лютеранской веры, (Огильви) полагал, что если только отымет церковь у жителей, то со временем достигнет обращения ее в католическую. (Однако) план его не удался: он вскоре оставил службу у царя, и полтора года спустя церковь обращена была в православную. Тем не менее богослужение совершается лишь в одной из церквей, другая же пустует» (Юст Юль 1892: 50). Датский посланник не уточняет, в какой именно из «отъятых» церквей проводятся службы, но, по архивным данным (а также по описанию Юлем интерьера храма) известно, что это был именно новопосвященный Спасо-Преображенский собор (Ivask, Sinjakova 2005: 11-26). Отметим, что как и большая часть лютеранских храмов Эстонии начала XVIII в., храм этот изначально был католическим (освящен во имя св. Иоанна Иерусалимского), т.е. католик-Огильви (если его просьба к царю действительно имела место) не случайно присматривался именно к этой церкви.

С другой стороны, – и данный факт ускользает, по-видимому, от всегда внимательного Юста Юля, – история освящения Спасо-Преображенского собора, его расположение в городе, и то, с какой роскошью он был оформлен, свидетельствовали о том, что «отъятие» этого храма вовсе не было следствием случайных обстоятельств, но изначально носило программный характер. Остановимся на всех этих пунктах по порядку. Прежде всего, обратим внимание на посвящение храма Преображению. Уже в конце XIX века священник Карп Тизик, являвшийся настоятелем Преображенского собора в Таллинне и написавший замечательную книгу об истории этого храма, отмечал: «в Великороссии на прежней московской почве старинные кафедральные храмы освящались всегда во имя Успения Божией Матери; в местах же, присоединенных к России Петром I, соборные храмы освящались во имя Преображения Господня, конечно, во исполнение идеи о преображении России, начатом уже в селе Преображенском» (Тизик 1896: 26).

В случае с нарвским Спасо-Преображенским собором, идеологический подтекст посвящения храма был еще более очевидным. Здесь, несомненно, прослеживается связь между праздником Преображения Господня и датой взятия города – 9 августа, а также с исходными планами Петра приурочить взятие города именно к этому празднику. Как мы помним, на день Преображения пришлось и обрушение бастиона «Гонор», воспринятое русской стороной как Божий промысел. Царь не просто помнил об этом событии, но и сделал все для того, чтобы оно надолго осталось в памяти как завоеванных, так и завоевателей и не потеряло бы при этом своего исконного, «промыслительного» содержания. Об этом нам повествует и сам Юст Юль:

«Один из бастионов, первоначально названный шведами “Honor”, переименован царем в “Божий Бреж”, т.е. Божий пролом или (Божья) брешь, так как за несколько дней до штурма он сам собою, без того чтоб по нем был сделан (хотя) один выстрел, обрушился до (основания). Чрез это царь получил возможность ускорить приступ, а потому по взятии города, когда он возобновил бастион, (он) назвал его вышеприведенным именем в воспоминание сей счастливой случайности, посредством (которой) Бог предал город в его (руки)», т.е. как и в случае со взятыми крепостями, Петр дает бастиону новое имя, которое, с одной стороны, становится точкой отсчета новой истории этого места, с другой стороны, хранит живую память о произошедшем здесь событии и раскрывает его подлинный смысл. Весьма показательно в этой связи, что на каждом бастионе «имелись столбы с латинскими названиями, установленные еще шведами». По указу Петра, все названия были переведены на русский язык и помещены рядом с латинским оригиналом (Коченовский 1991: 100). Дальнейший рассказ Юста Юля свидетельствует о том, что царь, вместе с тем, приложил и серьезные «рукотворные» усилия к тому, чтобы как можно прочнее зафиксировать «неруктворное» бастионное чудо и сделать его очевидным для всех:

с восточной стороны по распоряжению царя действительно была пробита брешь орудиями, расставленными на противоположном берегу реки, ибо городские стены стоят у самой реки, чрез которую (впоследствии? царем?) был наведен мост. Эту брешь царь тоже велел заделать и соорудил на ее месте великолепные ворота, украшенные его гербом (Юль 1892: 70).

В данном случае, как мы видим, Петр позаботился также о том, чтобы всем было ясно, в чьи именно руки Господь «предал» город в 1704 году.^[162]162. До взятия Нарвы русскими войсками между бастионами Гонор и Глория находились «Королевские ворота, построенные в конце XVII века». После взятия города Петром I они были переименованы в Императорские (Коченовский 1991: 100). Согласно сведениям В. Лисаевича, превратить «Божий брешь» в мемориальные «градские врата», наделенные также триумфальными функциями, Петру помог Д. Трезини (Лисаевич 1986: 27-29). Е. Тюхменева, посвятившая специальное исследование искусству триумфальных врат, отмечает, что Нарвские «врата» «выполняли скорее мемориальную роль, мыслились и воспринимались как памятник долгожданной победе» (Тюхменева 2005: 38).

Вернемся к Спасо-Преображенскому храму и обстоятельствам его освящения в 1708 г. Появление новой православной церкви совпало в городе с началом работ над дворцом Петра I, – царь заботился об обустройстве и нового большого храма, и собственной резиденции в Нарве.^[163]163. Подробно об этом см.: Коченовский 1991: 97-98. Наконец, «отъятие» храма именно у немецкого прихода могло быть обосновано идеологически и осмысляться в контексте «праотеческих» завоеваний: как и шведы, немцы были давними оппонентами России в своих притязаниях на балтийские земли. Последняя большая война, – Ливонская, – в которой сражался немецкий Тевтонский орден, была Россией проиграна. «Отъятие» старейшего немецкого храма Нарвы, завоеванной и утраченной Иваном IV, возможно, мыслилось Петром I как своего рода реванш в давнем противостоянии. Очевидно, именно поэтому в Спасо-Преображенский собор во второй половине XVIII века была принесена реликвия, связанная с событиями Ливонской войны – чудотворная икона святителя Николая Чудотворца, уцелевшая во время пожара в городе 1558 г., т.е. во время осады Нарвы войсками Ивана Грозного (Ivask, Sinjakova 2005, 11-26). Согласно преданию (оно зафиксировано в летописях), именно из-за иконы и начался пожар в городе: немцы бросили образ в печку, столп искр вырвался в этот момент из трубы, воспламенил крышу, а с нее перекинулся и на весь город. Разыгравшаяся внезапно буря поспособствовала уничтожению города огнем, и так, без усилий, русские войска вошли в немецкую Нарву. Здесь позднее они обрели в целости не только икону св. Николая, но и икону Богородицы. Как только весть о «чуде запаления города» дошла до Ивана IV, за иконами отправилось специальное посольство, «и по его государеву наказу около градов Ивангорода и Ругодива со кресты ходили, и молебны пели, и церкви свящали», после чего с иконами отправились в Москву, где образа встречал сам царь со всем освященным собором (Псковская летопись 1848: 310; Беловолов 2003: 12-14).^[164]164. Как указывает о. Геннадий (Беловолов), встреча образов в Москве состоялась 14 августа, накануне праздника Успения, и «день Сретения образов на Москве был установлен как церковный праздник в честь Нарвской иконы Богородицы» (Беловолов 2003: 14). Заметим, что согласно процитированной записи Псковского летописца, практика «переосвящения» лютеранских храмов в православные была традиционной и существовала во время Ливонской войны. К «переосвящению» прибегали вообще все стороны военных конфликтов. Так, во время все той же Ливонской войны, в 1581 г., когда войска Ивана IV уже сдали все свои прежние позиции, после взятия Ивангорода шведами, ивангородская церковь Успения Богородицы была преобразована в лютеранскую кирху (Ivask, Sinjakova 2005: 9-10).^[165]165. Отметим, что начиная с XVI в., на Северо-Востоке Эстонии, на холме Куремяэ существовала часовня Успения Пресвятой Богородицы. Строительство часовни было связано с чудом явления Богоматери и чудесного обретения иконы Успения местными крестьянами. В многочисленных лютеранских источниках утверждается, что в Шведское время каждый год в праздник Успения по юлианскому календарю у часовни проходили многолюдные собрания (Plaat, Maasik 2011: 35). В шведских источниках последнее упоминание такого богослужения относится к 1699 г. Сведения о том, в каком состоянии находилась часовня во время Северной войны, отсутствуют. Следующее упоминание часовни в документах относится уже к 1738 г. (Там же) Таким образом, и более ранние войны сопровождались всегда утверждением определенного конфессионального порядка на завоеванной земле. Право утверждать сакральное пространство было прямо пропорционально военным успехам и являлось не менее действенной демонстрацией силы и власти, чем геральдическая символика.^[166]166. О примерах переосвящения церквей периода Азовских походов см.: Погосян 2004-а: 27-31. Обратим внимание также на местоположение Спасо-Преображенского собора и его масштаб: все указывает на то, что храм являлся одной из главных архитектурных доминант города (Рисунок 35).

Вернемся к запискам датского посланника и остановимся теперь на самых интересных для нас эпизодах, где он описывает интерьер Спасо-Преображенского собора, то сакральное пространство, которое еще совсем недавно принадлежало лютеранам, и в котором теперь стал совершаться православный обряд. Отметим сразу, что весь рассказ Юста Юля очень подробен, поскольку посланнику интересно все в православной церкви – последовательность и особенности обряда, облачение священнослужителей, поведение прихожан, интонации и ритм церковного чтения-пения, – словом, вся та внешняя сторона православного богослужения, которая ему не известна, и которую он пытается в малейших деталях запечатлеть. Наиболее пристальное внимание Юста Юля сосредоточено на оформлении богослужебных книг и процессе их чтения во время обряда, что объяснимо, ведь сам Юст Юль лютеранин, и отношение к слову Божьему имеет для него совершенно особенный статус. Из всего этого объемного рассказа мы выберем только те эпизоды, которые позволят нам составить представление о том, как выглядело внутреннее пространство Спасо-Преображенского храма, какие элементы православного интерьера были здесь, спустя только год после его «переосвящения».

Итак, в храме уже имеется постоянный иконостас, о котором Юст Юль сообщает:

Снизу (иконостас) был сплошь украшен резною работой по дереву и богато позолочен. Посредине, на нижней его части [т. е. на царских вратах], нарисована была Тайная Вечеря, а над нею полукружием апостолы в красивых позолоченных (ризах), сидящие по бокам образа Богоматери, по шести с каждой стороны. Когда Царские врата отворяются, образа эти разделяются посредине пополам. Спускаясь со свода, над Царскими вратами в упомянутом полукружии висел позолоченный голубь, изображающий Св. Духа. От него кругообразно расходились позолоченные лучи на проволоках, подобные тем, какие обыкновенно рисуются над апостолами при изображении праздника Св. Духа. По сторонам Царских врат стояли позолоченные (в золотых ризах) (арх)ангелы Гавриил и Михаил, (представленные) в человеческий рост; (каждый) держал в руке скипетр; (они стояли) наклонясь над царскими вратами и протягивали друг к другу скипетры, (сходившиеся) над упомянутым голубем, который, казалось, парил в воздухе. За этими изображениями, (спускаясь) со сводов до самого пола, висела голубая завеса, отделявшая (алтарь) от остальной части церкви, и скрывала за собою все (его пространство) (Юст Юль 1892: 54).

Прежде всего, отдадим должное Юсту Юлю – описание иконостаса составлено им столь выразительно, подробно и грамотно, что мы как будто бы имеем дело с текстом специалиста-искусствоведа. Благодаря его детальному комментарию, мы можем очень точно представить, что иконостас был по-барочному пышен, украшен золотой резьбой и скульптурой, имел сложную конструкцию (укажем на голубя, который «спускается со свода» к Царским вратам и архангелов «в человеческий рост», протягивающих друг другу скипетры). К сожалению, до момента трагической гибели церковного здания в период Второй Мировой войны, этим иконостасом, как и храмовыми иконами, никто специально не занимался (Коченовский 1991: 93). Однако, имеется фотография 1930-х гг., которая вкупе с описанием Юста Юля хранит для нас образ этого уникального памятника православного барочного искусства (Рисунок 36).

О. Коченовский, посвятивший специальное исследование архитектуре Нарвы, отмечает, что вся центральная часть иконостаса (ее мы и видим на фотографии) была изготовлена специально для Спасо-Преображенской церкви (Коченовский 1991: 93). Напомним в этой связи, что с момента освящения храма до его описания Юстом Юлем в 1709 г. прошло чуть больше года. Это свидетельствует о том, что к вопросу оформления храмового пространства «устроители» изначально относились очень серьезно и основательно, не скупясь, по-видимому, на выделение средств. Датский посланник указывает, что храм до освящения пустовал полтора года, и можно, поэтому, предположить, что строительство иконостаса было начато в 1706 г. В продолжение 1706 г. царь неоднократно бывал в Нарве. Первый визит царя в город совпал с праздником Светлого Христова Воскресенья, который, как сообщает журнал, «взяли» в Нарве 24 марта (Журнал 1706: 4). Несколько дней в Нарве в 1706 г. царь провел также в мае и сентябре (Журнал 1706: 5, 7). Вполне возможно, что «отъятие» храма и распоряжение построить иконостас пришлись на время одного из таких царских визитов.

Об авторстве иконостаса О. Коченовский высказывает несколько версий: иконостас и перестройка алтарного пространства^[167]167. О перестройке алтарной части О. Коченовский пишет следующее: «в пределах центрального нефа пристроена алтарная часть, для чего частично была разобрана восточная торцевая стена» (Коченовский 1991: 93) могли быть выполнены Д. Трезини; иконостас мог «исполнить И. Зарудный»; «иконостас с царскими вратами в Нарве» мог выполнить художник-резчик по дереву Якоб Леу (последнее предположение дано с указанием на мнение С. Карлинга) (Коченовский 1991: 93). Вопрос авторства иконостаса требует отдельного тщательного рассмотрения, и сейчас на нем мы подробно останавливаться не будем. Отметим лишь, что на сегодняшней день неизвестен также автор и первого иконостаса из Алексанро-Невской церкви Нарвы. Между тем, и этот иконостас был особенным, хотя он и представлял более традиционную стену из икон «в богатом обрамлении», многие его иконы, по-видимому, «были работами итальянских мастеров» (Коченовский 1991: 93). Как указывает О. Коченовский, «установка такого иконостаса в Нарве свидетельствует об особом внимании, которое уделялось этому городу на западном рубеже России» (Коченовский 1991: 93). Вернемся к записям Юста Юля и вместе с ним продолжим изучение храмового пространства.

«Диакон с кадилом (в руке) переходил по всей церкви от одного образа к другому, – отмечает наш наблюдатель, – и перед каждым троекратно кадил, как описано выше». Тот факт, что диакон переходит «от одного образа к другому» указывает нам на то, что в храме, помимо иконостаса находится множество икон. Еще одна фотография 1930-х гг., дает представление о том, в каком порядке могли располагаться иконы в этом храме (Рисунок 37).

«Далее, – пишет Юст Юль, – в то время как (певчие) пели “Господи, помилуй”, “аллилуйа” и прочее, чего я не понимал, диакон снова вошел в (алтарь) с левой стороны. Затем царские врата отворились и завеса была отдернута, причем во вратах остался один висящий в воздухе голубь, изображение Св. Духа» (Юст Юль 1892: 55). Как видим, – Юста Юля определенно заинтересовал этот голубь, придающий всему интерьеру динамику. Внимание Юста Юля вообще все время фокусируется на тех эффектах, которые создают конструкция и архитектура иконостаса, – это то, к чему он все время в своем описании возвращается.

Наконец, когда алтарное пространство открыто, датский посланник может рассмотреть и его, после чего рассказ Юля дополняется следующими подробностями: «В (алтаре) в прежнем облачении (стоял) диакон и кадил перед четвероугольным позлащенным и посребренным (пре)столом, имевшим локтя два в квадрате. (Престол) стоял на четырех равным образом позлащенных ножках, представляющих собою изваяния четырех евангелистов; под ним стоял позлащенный агнец, Agnus Dei, держащий правою (переднею) ногой позлащенную чашу, а между передними ногами хоругвь с (изображением) креста. Возле (пре)стола стояло два аналоя, покрытых каждый шерстяным платом с (золотою) каймой. На (пре)столе стояло распятие; (подножием ему) служил позлащенный шар, вокруг которого обвилась змея, кусающая себя за хвост», – то есть, и престол, и все, что находится подле него, роскошны и исполнены высокого художественного мастерства, и, возможно «оприходованы» из какого-то местного храма. В глубине алтаря Юст Юль видит также и образ, относящийся к лютеранскому наследию храма:

диакон, – пишет он, – покадил перед старинною лютеранскою алтарною доской, оставленною на прежнем месте и освященною для (православного) употребления, (покадил) перед Дарами, стоявшими справа в (алтаре) и покрытыми платом с (золотою) каймой; то были серебряные дискос и потир, подобные нашим датским… (Юст Юль 1892: 55).

Таким образом, отдельные элементы лютеранского прошлого были адаптированы и продолжали жить в интерьере нового сакрального пространства: весьма показательно, что лютеранская алтарная композиция продолжала сохранять свою прежнюю главную функцию и находилась именно в алтаре.^[168]168. Как указывает в своем исследовании О. Коченовский, «Алтарную живопись написал шведский художник Кристиан Тун из Стокгольма. Главная картина запрестольного алтаря изображала Тайную вечерю, а верхняя, имевшая овальную форму – Вознесение» (Коченовский 1991: 94). От лютеранского прошлого в Спасо-Преображенском храме осталось также большое Распятие (о нем Юст Юль ничего не пишет), «выполненное в традициях поздней готики Элертом Тиле – мастером, работавшим в Таллинне в 1660-70-х гг. Распятие Нарвской церкви, – пишет об особенностях данного произведения О. Коченовский, – занимало в творчестве этого художника особое положение как скульптурное произведение, отличавшееся глубиной психологической характеристики» (Коченовский 1991: 94). Мы и сегодня можем видеть это Распятие в интерьере православного храма – Нарвского Воскресенского собора (Распятие удивительным образом не пострадало во время бомбежки Спасо-Преображенского храма в 1944 г.). (Рисунок 38)

Итак, судя по описанию Юста Юля, пространство недавно переосвященного храма не имеет никаких признаков незаконченности и неполноты: напротив, это полноценный православный храм, великолепно к тому же оформленный. К сожалению, из-за того, что Юста Юля архитектура иконостаса занимает гораздо больше, чем его живописная составляющая, мы имеем весьма слабое представление о том, какие иконописные сюжеты здесь были представлены. То же можно сказать и о находящихся здесь в 1709 г. храмовых иконах, последовательного и подробного описания которых мы не находим.

Однако, чрезвычайно важными для нас представляются два следующих указания Юста Юля. Во-первых, в начале рассказа о посещении церкви он упоминает о том, что пришел в храм в 8 часов утра, поскольку знал наверняка, что в это время, каждый день там служат. Т.е. православный обряд совершается в городе постоянно, и новоосвященный храм живет своей активной жизнью. Во-вторых, датский посланник, после одной из бесед с лютеранским пастором, рассказывает о том, что лютеранское население города загоняли в православный храм в приказном порядке летом 1709 г. (т.е., очевидно, именно в Спасо-Преображенскую церковь) для того, чтобы торжественно огласить реляцию о Полтавской победе. При этом, реляция была сначала прочтена во время лютеранского богослужения в Ратуше. Приведем этот рассказ целиком:

когда произошла битва под Полтавою и получены были подробные о ней сведения, комендант не только приказал ему <пастору Брюннинку, – М.С.> начать в следующее воскресенье службу не в 8 часов, как обыкновенно, а в 5, с тем чтобы она отошла прежде, чем начнется служба в русской церкви, и прочесть с проповедной кафедры от слова до слова все сообщение о Полтавской битве с поименованием всех взятых в плен (шведских) офицеров, — но и (приказал) лютеранской общине собраться по окончании богослужения в полном составе в русскую церковь, чтобы выслушать то же сообщение по-русски <здесь и далее курсив мой, – М.С.>. Сделал он это отчасти чтоб проявить свою власть, отчасти чтоб досадить (нарвским) жителям, которые прежде были шведскими подданными. Исполняя приказание, пастор прочел с кафедры все сообщение о (Полтавской) битве, а также объявил (пастве), что она имеет собраться в русскую церковь, после чего некоторые из лицемерия, другие из страха перед комендантом действительно по окончании проповеди туда отправились. Но сам пастор, по его словам, не пошел (Юст Юль 1892: 71).

Т.е. именно православный храм в необходимый момент (а точнее, сразу после военной победы) выполнял функцию ближайшего посредника между утверждавшейся в городе властью завоевателей и завоеванными горожанами. Следуя за Юстом Юлем, обратим внимание также на то, что пастор зачитал с кафедры сообщение о победе. И хотя у нас нет специальных сведений на этот счет, можно не сомневаться, что в церкви Спаса-Преображения победная реляция была прочтена аналогичным образом, поскольку кафедра проповедника уже имелась в здании храма и, по-видимому, использовалась в том же назначении, в котором употреблялась и у лютеран. Тот факт, что исконная кафедра (изготовлена во второй половине XVII в. Лоренцом Мюленхофом и Симоном Сефферсоном) находилась в здании Спасо-Преображенского храма и в начале XX века, является тому косвенным подтверждением (Karjahärm 2006: 41). (Рисунок 39)

Приведем в этой связи также эпизод из «Универсала жителям Эстляндии», распространенного накануне осады Ревеля, где Петр «доводит» «до сведения каждого», что он «вынужден» «направить свои вооруженные силы в Эстляндию, дабы укрепиться в ее морских гаванях и тем самым защитить себя от всяких вторжений. В особенности, – добавлял Петр, – мы сочли необходимым с Божьей помощью овладеть городом Ревелем» (ПБПВ (10): 285). Данное обращение начиналось пространным вступлением, где Петр прямо связывал свои «многие блестящие победы» с Божьим покровительством, а затем, обращаясь к местному лютеранскому духовенству, просил разъяснять все это (наряду с целым рядом требований дисциплинарного характера) «в своих проповедях с кафедры постоянно и понятно» простому народу (ПБПВ (10): 287).

Забегая несколько вперед, отметим, что при оформлении сакрального пространства Преображенской церкви в Таллинне данная функция кафедры будет гиперболизированна: кафедру Петр укажет разместить в центре иконостасной конструкции, между двумя приделами храма, так, что кафедра, наряду с царскими вратами обоих приделов, станет своеобразным композиционным центром иконостаса. Именно такое архитектурное и, вместе с тем, концептуальное решение превратит ревельский Преображенский иконостас в единственный в своем роде памятник православного церковного искусства.

Записки Юста Юля еще раз убеждают нас в том, что процесс «переосвящения» храмов определялся не только событиями актуальной истории, но очень конкретными задачами идеологического характера. Порядок переосвящения храмов (даты освящений, выбор святого-покровителя, или события священной истории) и даже их интерьер свидетельствоали о продолжении той напряженной конфессиональной полемики, которая, как показывает М.Ю. Люстров, даже на уровне печатных изданий особенно активно велась в Нарве в конце XVII – начале XVIII века. Так, на рубеже веков было издано несколько книг «непосредственными адресатами» которых «должны были стать шведы, в данном случае, готовившиеся к полемике с русскими священниками» (Люстров 2006: 12, 16). Уже во время Северной войны, в 1701 году в Нарве был издан «Катехизис Лютера. Вечерние и утренние молитвы и церковное учение по-русски и шведски» (Люстров 2006: 18) для распространения среди православного населения. Фактически в то же время и с той же целью вышла очередная полемическая книжка на двух языках «О гражданском состоянии религии московитов» (там же: 17). Благодаря наблюдениям Юста Юля, мы смогли убедиться в том, что само оформление новоустроенного православного храма вступало в такую полемику. Так, лютеранская живопись не только не выносится из храма, но занимает самое «почетное» место – у престола. В этом, конечно, заключался особенный смысл: по логике устроителей храма, иконе не было достойного места в лютеранской кирке, где к образам относились лишь как к иллюстрации священной истории. Согласно этой же логике, в православном храме к образу «возвращается» и его подлинная функция – быть иконой. Удивительно, что вопрос соответствия иконографии православным канонам здесь не стоит. Он словно нивелируется, поскольку самой важной на данном этапе явлется задача показать лютеранам – что было у них «не так», и как «должно быть». Менее чем через год, после описываемых датским посланником событий, летом 1710 г. начался новый этап утверждения православия в завоеванных землях, когда Эстляндия и Лифляндия были уже полностью завоеваны русскими войсками.

К сожалению, не все факты, относящиеся к этому периоду, нам сегодня известны. Попытаемся суммировать и описать те из них, сведения о которых нам удалось найти в различных источниках и исследованиях. Начнем с первой завоеванной в 1710 г. столицы – Риги. Как отмечает М. Левина в своем обзоре рижского сакрального искусства, после капитуляции Риги «первым из «русских храмов» в документах новой власти упоминается домовая церковь Успения Пресвятой Богородицы Рижского замка, которая была оборудована в бывшей замковой капелле на втором этаже южного корпуса здания» (Левина 2010: 16). В петровской реляции о рижском взятии, а также в архивных документах города Риги имеются любопытные сведения о событиях, предшествовавших освящению этой церкви. Во-первых, в реляции отмечается, что «во 11-день в лагере было благодарение Богу за получение той преславной Рижской фортеции» (Книга Марсова 1766: 128). Сразу же после молебна начался торжественный въезд Б.П. Шереметева «чрез Карлу вороты» (т.е. через ворота шведского короля) в завоеванную Ригу. Не удивительно, что триумфальное «вшествие» завоевателей происходит спустя несколько дней после капитуляции города: из Риги в предписанном порядке выходят сдавшиеся, в самом же городе спешно наводят порядок (город был не только серьезно поврежден последним артобстрелом, но и усеян трупами умерших от чумы), и готовят церемонию принятия победителей. Мы уже приводили небольшой эпизод из Реляции, где описывалось вручение генералу-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву городских ключей с надписью «RIGA DEVICTA». Процитируем теперь запись, рассказывающую о том, что же происходило дальше:

по принятии ключей в самой въезд палили со всего города и цитадели из всех пушек. И приехали Фельд Маршал и генералитет в королевский замок, и тут встретили шляхта с Магистратом, и духовныя особы. На том построенном рундуку со всходом и на поставленном бархатном стуле ему генералу Фельд Маршалу по входе отправлена орация. А по отправлении тоя церемонии вошли в палаты королевския (Книга Марсова 1766: 129).

Т.е., согласно этому источнику, в присутствии лютеранского духовенства совершается чествование победителей, и «отправляется орация». Рижские городские источники уточняют, что тогда же была произнесена торжественная проповедь в честь новой власти:

…после приема в королевских покоях генерал-губернатором, в замковой же церкви Шереметев принял присягу дворянства и духовенства. Перед присягой была произнесена проповедь супер-интендантом Либориусом Депкин на тему: ‘Несть власть аще не от Бога’ и пропето ‘Тебе Бога хвалим’. После этого Шереметев прибыл на Ратушную площадь (Гусев 2010: 105).

Отметим, что присягают новой власти именно в церкви, и важным элементом этого ритуала являются произнесение проповеди и церковное благодарственное пение.

Вернемся к царской реляции. Здесь сообщается, что когда все участники церемонии, во главе с Шереметевым вышли из королевских покоев, «палили паки со всего города из всех пушек». Когда пришли к Ратуше, здесь «устроено было место и обито сукном красным. На том месте поставлены кресла и подушки на нем бархатныя обиты золотою сеткою и позументом. Тамо весь Рижский магистрат чинили публичную присягу и потом в городе вместо шведских гербов по воротам и у двора королевского поставлены гербы царского величества» (Книга Марсова 1766: 129-130).

Весьма показательно, что присяга новым властям дается дважды – в церкви, перед Богом, и на площади, публично, перед людьми. Важно и то, что вся церемония, завершается демонстративной сменой знаков присутствия власти, когда гербы прежнего «хозяина» сменяются новыми. Остается только удивляться двум фактам: одному из области эмоциональной, другому – из чисто практической. Во-первых, все описываемые события происходят во время морового поветрия, но, как видим, даже страшная эпидемия не становится препятствием для триумфа завоевателей. Во-вторых, в распоряжении русских военных имеется большое количество царской геральдической символики. По-видимому, изготовление гербов в Петровскую эпоху становится неотъемлемой составляющей организации любого торжественного «вшествия» в завоеванный город.

Вернемся к «переосвящению» церквей. В Риге, согласно данным М. Левиной, по распоряжению Петра I была также «отъята» гарнизонная лютеранская церковь шведов, находящаяся в Рижской цитадели (Левина 2010: 16). (К сожалению, исследователь не приводит сведений о том, в честь какого святого или праздника эта церковь была освящена, а также, когда именно это произошло.) После капитуляции Риги, по мере продвижения войск в направлении к Ревелю, 14 августа был взят город Пернов. Вскоре в здании бывшей лютеранской кирхи св. Яана устроили православный храм, посвящение которого празднику Успения, конечно же, напоминало не только о событии священной истории, но и о дате взятия города, пришедшейся на день предпразднества Успения Пресвятой Богородицы (Plaat, Maasik 2011: 128). Т.е., как и в случае с Нарвой, особое значение придавалось совпадению дат литургического и исторического календарей, и посвящение храмов «приноравливалось» к датам взятия городов. К сожалению, ни один из вышеописанных храмов не сохранился до наших дней. Все церкви, которые можно назвать наследием Петровской эпохи на территории от Риги до Нарвы, сосредоточены на сегодняшний день в Таллинне.

Это, прежде всего, церковь св. Николая Мирликийского на Русской улице. Современное здание церкви было построено в 1820-х гг. на месте старейшей православной церкви Таллинна. Старая церковь св. Николая, существовавшая на этом месте с XV в., являлась частью торгового двора и к концу XVIII в. полностью обветшала.^[169]169. Подробно об истории Никольской церкви: Иконников 1889; Пантелеев, Кормашов и др 2002. При строительстве нового здания церкви был сохранен прежний иконостас петровского времени – замечательный памятник церковного искусства и архитектуры конца XVII в. Над местным рядом икон здесь имеется вотивная надпись, раскрытая не так давно реставраторами Николаем и Орестом Кормашовыми и указывающая, что иконостас был создан специально для Никольской церкви в 1686 г. по «повелению» царей Петра и Иоанна Алексеевичей и царевны Софьи (Кормашов 2011: 66). Создание этого пятиярусного торжественного иконостаса было связано с русско-шведским договором 1684 г., вторым пунктом которого обсуждался вопрос о притеснениях в вере «греческого закона жителям» со стороны шведских властей. Упоминалась в договоре и церковь «св. Николая в Колывани», поскольку городское руководство препятствовало отправлению богослужений в ней. Согласно заключенному союзному договору, эти и подобные им притеснения на территориях шведского короля должны были прекратиться (ПСЗРИ 1830: № 1076, 620).

Заказ же нового иконостаса в ревельскую церковь становился во многом политическим жестом, своего рода напоминанием шведам о договорных обязательствах.^[170]170. Подробнее об этом: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2010, с. 21. Договорные обещания прервались в 1700-м: с начала Северной войны и вплоть до капитуляции Ревеля в Никольской церкви был устроен госпиталь для шведских солдат. В 1710 г. православное богослужение здесь было возобновлено, а в 1711 г., в честь первого приезда Петра I с Екатериной в завоеванный Ревель, для этого храма была написана уже упоминавшаяся нами икона «Литургия Господня», которая хранится здесь и поныне. Позднее, в 1719 г., в самый разгар переговоров о мире на Аландских островах, Петр сделал еще один вклад в эту церковь – житийную икону св. Николая (икона XVII в.). Поскольку сохранение Ревеля за Россией было камнем преткновения в переговорах со Швецией, икона св. Николая, вложенная Петром в Никольскую церковь, должна была являться своеобразным залогом того, что Ревель останется за Россией. В то же время, вклад царя был и молением об удачной морской кампании 1719 г., которая могла повлиять на благоприятный исход переговоров (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2010: 21). Таким образом, с самого начала петровского царствования Никольская церковь являлась объектом особого внимания царя, и значимые события в истории этой церкви в конце XVII – начале XVIII в. были прямо связаны с событиями военной, политической и дипломатической жизни Петровской эпохи.

После заключения Ништадского мира, в 1721 г. в Ревеле была освящена церковь Рождества Пресвятой Богородицы, построенная в том же году. Это была первая православная церковь, построенная после завоевания Ревеля. Сегодня эта церковь считается старейшей деревянной сакральной постройкой Таллинна, однако первоначального интерьера в ней не сохранилось.

Не обошлось в Ревеле и без «отъятия» лютеранских храмов. Так, уже в 1710 г. под православные богослужения была приспособлена лютеранская Михайловская кирха на Рыцарской улице, и с 1710 по 1716 г. она действовала как гарнизонная русская церковь (Тизик 1896: 26). В 1716 г. усилиями губернатора Эстляндии А.Д. Меншикова гарнизонная церковь была перенесена в другой Михайловский храм, который сегодня является храмом Преображения Господня и для которого в 1718-1719 гг. строил иконостас Иван Зарудный. «Переезд» гарнизонной церкви на новое место не был случаен. С одной стороны, русский гарнизон в городе рос, и Меншикову как губернатору, действительно, важно было найти для гарнизона просторную церковь. Та церковь, что находилась на Рыцарской улице, была небольшой в сравнении с просторным двухнефным Михайловским храмом, который до прихода реформации в Эстонию был главным собором старейшего в городе цистерцианского монастыря. С другой стороны, не только практическими задачами руководствовался светлейший князь: размещение церкви русского гарнизона на месте гарнизонной церкви бывших хозяев города – шведов – являлось красноречивым символическим жестом, четким указанием на то, кому теперь в действительности принадлежит Ревель. И жест этот был, несомненно, обращен к горожанам.

Горожане, однако, всеми способами пытались удержать храм, так что Меншикову пришлось вести энергичные переговоры с магистратом в период с 25 января по 16 февраля 1716 г.^[171]171. История «отъятия» Михайловского храма достаточно подробно описана священником Карпом Тизиком (Тизик 1896). Автор приводит множество документов из городского архива Ревеля, среди которых – переписка Меншикова с городским магистратом. Документы, большая часть которых была составлена на немецком языке, даны К. Тизиком в переводе. И хотя сам Меншиков вместе с царем находился в этот период в Риге (общение с Ревелем он осуществлял через своего секретаря Гартвига), это не помешало ему уже на четвертый день переговоров принять жесткие меры: губернатор велел расставить в церкви караул и никого туда не пускать. Магистрат, в свою очередь, в спешном порядке отправил своих представителей в Ригу в надежде на встречу с царем. В составленном прошении к Петру I магистрат просил оставить церковь за шведской общиной, ссылаясь на то, что у местного дворянства были в этом храме наследственные места для погребений, а также на обещанные Петром I привилегии городу Ревелю (Тизик 1896: 20-24).

Под привилегиями подразумевался «Универсал жителям Эстляндии и города Ревеля» – официальный документ, составленный Петром I в 1710 г. и регулировавший отношения царя с жителями завоеванных территорий. Отдельный пункт царского универсала касался «евангелической веры» в Эстляндии: «мы не только намереваемся свято сохранить в полной неприкосновенности, не вводя никаких новшеств, евангелическую религию, распространенную сейчас во всей стране и городах, все ее старые привилегии, свободы и права, кои прежде, как всему миру известно, нарушались при шведском правительстве, но и торжественно обязуемся при случае и приумножить их еще более щедрыми и великолепными привилегиями», – обещал в своем универсале Петр (ПБПВ (10): 286). Попутно отметим, что на деле Петр I, видимо, и не планировал наделять лютеранскую церковь «более щедрыми и великолепными привилегиями», т.к. церковное законодательство, принятое в Шведское время в отношении лютеранской церкви, действовало в Эстонии вплоть до 1832 г. (Plaat, Maasik 2011: 36).

Несмотря на намерение горожан напомнить Петру I о важном для них пункте «Универсала», их прошение так и не было передано царю, как не состоялась и аудиенция, на которую представители магистрата очень рассчитывали. Меншиков успел первым встретиться с посыльными и заверить их, что «отъятие» церкви было личным указом Петра, а прошение об отмене указа может лишь привести к царской немилости и самым непредсказуемым последствиям (Тизик 1896: 20-24). Магистрат уступил церковь без промедления.

14 февраля в присутствии церковного старосты было описано имущество. Судя по всему, кое-что из этого церковного убранства было передано новым обладателям храма. Так, в одном из обращений Меншикова к магистрату имелось требование передать «церковь с украшениями и прочими принадлежностями, присовокупив, чтобы относительно выкупа от Его Светлости утвари и церковных украшений были сделаны дальнейшие распоряжения» (Тизик 1896: 21). Что именно удалось Меншикову выкупить в итоге доподлинно неизвестно, но сам факт данного распоряжения примечателен: детали интерьера лютеранского храма, как и в случае с нарвской Спасо-Преображенской церковью, должны были быть адаптированы к православному интерьеру.

Уже 19 февраля в храме состоялось первое православное богослужение. Дата была выбрана Меншиковым, конечно же, не случайно: на этот день в 1716 г. приходилось первое воскресение Великого поста, Неделя торжества православия. Этот праздник, установленный в честь победы над иконоборческой ересью, как нельзя лучше подходил для переосвящения лютеранского храма в православный (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011: 78). Первоначально церковь освятили во имя св. Феодора Стратилата, в честь главной святыни Эстляндского гарнизонного полка – иконы-складня, которую принесли в храм в день его освящения. В уже упоминавшейся книге К. Тизика дано подробное описание этой иконы:

выш. 8 верш. и шир. 1 арш. <...> На дверцах правой стороны изображены Святые Цари и Святители Российские, а выше Благовещение Пресвятой Деве Марии. На дверцах левой стороны находятся: образ Владимирской Божией Матери, а выше Архангел Гавриил, благовествующий Деве Марии. Над главою Св. Феодора Стратилата имеется изображение Спасителя, возлагающаго венец на Пресвятую Богородицу. <…> Внизу иконы на бордюре имеется следующая надпись: ”1717 года Февраля в 1 день обложен сей киот серебром Эстляндского полку радением и тщанием полковых людей на сборныя деньги ввеки” (Тизик 1896: 88).

Данное описание позволяет нам предполагать, что икона-складень, которая, как отмечает К.Тизик, «воодушевляла Эстляндский полк в походах и сражениях, сопутствовала ему при взятии Ревеля, которая с 1710 по 1716 г. стояла в <…> шведской кирке на Рыцарской улице», – являлась не чем иным, как частью походного иконостаса Эстляндского полка.^[172]172. Размер походных иконостасов, как известно, варьировался, и наряду с крупноформатными походными иконостасами Петра I и Екатерины I существовали и сравнительно небольшие иконостасы-складни, которые в условиях активных военных действий можно было с легкостью транспортировать. Именно поэтому вплоть до 1731 г. в документах Псковской епархии храм назывался церковью св. Феодора в Ревеле. Освящение храма во имя Преображения Господня состоялось лишь в 1732 г. (Тизик 1896: 24-28). К этому времени в церкви уже был установлен постоянный иконостас, который выглядит сегодня практически таким, как и почти 300 лет назад (Рисунок 40).

Заказ на строительство иконостаса в сентябре 1717 г. получил Иван Петрович Зарудный – талантливый архитектор, скульптор, художник. Меншиков как генерал-губернатор Эстляндии выступал в качестве официального заказчика, а так же вел переписку с Зарудным в период строительства иконостаса. Уже в сентябре 1717 г. светлейший князь выслал Зарудному «меру» алтарной части храма, и распорядился о выдаче 2500 рублей для начала работ. В апреле 1718 г. была собрана команда из 54 мастеров: Зарудный, возглавлявший «Палату Изуграфств», отобрал лучших иконописцев, живописцев, золотарей, резчиков и столяров. Многие из них ранее уже работали с ним и продолжали работать под его руководством после завершения этого проекта.^[173]173. Данные о мастерах впервые опубликованы в монографии Мозговой (Мозговая 1977, вторая пагинация, 88–120). В ноябре 1718 г. мастер сообщал Меншикову, что «Иконостас к двум престолам в линею зделан двои Царские северные и южные двери и уже к позлащению в готовности». «Позлащение» и написание образов были закончены в декабре 1719 г., и весь иконостас завершен менее чем за полтора года после начала работ (Мозговая 1977: 90).

6.2. ИКОНОСТАС ПРЕОБРАЖЕНСКОЙ ЦЕРКВИ РЕВЕЛЯ (1718-1720) КАК ОДНА ИЗ ФОРМ ЦЕРКОВНОГО ПАНЕГИРИКА.

Таллиннский иконостас Ивана Зарудного уже не раз привлекал внимание историков и искусствоведов.^[174]174. История Преображенского храма и описание иконостаса были впервые составлены в конце XIX в. священником, настоятелем этого храма Карпом Тизиком (Тизик 1896); авторство иконостаса установлено И.Э. Грабарем в 1954 г. (Грабарь 1954); этапы и техника создания иконостаса описаны впервые в диссертации Е.В.Мозговой (Мозговая 1977); характеристика отдельных элементов иконостаса дана в статье И.Л. Бусевой-Давыдовой (Бусева-Давыдова 1999). Об иконостасе Зарудного имеется также ряд работ на эстонском языке: статьи Е.Кальюнди, где приводится несколько фактических известий, которых не было в работах предшественников (Kaljundi 2000; Kaljundi 2005); брошюра С.Симсон, где даны краткие сведения об истории и составе иконостаса (Simson 2010); магистерская диссертация М.Лиллепруун с подробной хроникой и описанием реставрационных работ, проводившихся в храме в разные эпохи (Lillepruun 2010). Вместе с тем, исчерпывающего описания иконостаса с подробным анализом иконографической программы и всех его элементов (как живописных, так скульптурных и резных) до сих пор не составлено. Впервые в совместных статьях нами были предприняты попытки описать композицию, структуру и основные сюжеты данного иконостаса как концептуальное и идеологическое единство (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а; Погосян, Сморжевских-Смирнова 2012). Теперь мы попытаемся рассмотреть Преображенский иконостас с точки зрения того, как отразились в нем панегирические тенденции церковной культуры периода Северной войны.

Начнем с описания композиции и структуры этого необычного иконостаса. Иконостас был построен для церкви с двумя равноценными нефами, примыкавшими друг к другу. Нетипичная для православного храма архитектура определила во многом и композицию иконостаса: он состоит из совершенно симметричных и равноценных половин, с одинаковыми по размеру и форме царскими вратами. Каждый неф церкви стал отдельным приделом: северный посвящался теперь св. апостолам Петру и Павлу, а южный – Преображению Господню. Царские врата представляют в обоих случаях полуротонду, сюжеты их различны и в целом нетипичны для Царских врат: в Петропавловском приделе – это трапеза в храме Премудрости Божией, в Преображенском – Ветхозаветная Скиния, завеса которой отдернута.^[175]175. Подробное описание Царских врат см.: (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а: 83-88) В центре соединения двух приделов (т.е. композиционно в самом центре иконостаса) Зарудный разместил кафедру для проповедника. Известно, что в обсуждении данного проекта принимал участие и сам Петр I: просмотрев несколько набросков иконостаса, он «повелел едину во всю церковь сделать и с катедрою» (т.е. кафедрой для проповедника) (Мозговая 1977: 89).

Над кафедрой, в самом центре иконостаса, Зарудный поместил главный государственный символ – скульптурное изображение Российского гербового орла с Андреевским крестом на груди (Рисунок 41).

Две главы орла увенчаны коронами, а третью над ним возносят ангелы; в лапах же орла – держава и вместо традиционного жезла – митра как указание на то, что державный царь Петр является одновременно и архиереем. Эта деталь особенно примечательна: в период строительства иконостаса тема царя-архиерея еще только обсуждалась идеологами Петровского царствования, тогда как в иконостасе она уже представлена очень наглядно.^[176]176. «Духовный регламент», упразднивший институт патриаршества, будет издан только в 1721 г.

Ссылаясь на совместное с Е.А. Погосян исследование, отметим, что расположение кафедры в иконостасе «дает проповеди место, ей не характерное в составе православного богослужения. Сень кафедры украшена изображением голубя с надписью «Дух Свят». Голубь окружен словами из 67-го псалма «Господь даст глагол благовествующым» (Пс. 67:12), и сам является иллюстрацией одного из соседних стихов того же псалма: «Криле голубине посребрене, и междорамия ея в блещании злата» (Пс. 67:14–15). Голубь, изображенный на позолоченном поле иконостаса, действительно выглядит «в блещании злата». Такое оформление кафедры определенно указывает на боговдохновенный характер проповеди, которая должна прозвучать с этой кафедры. Сень кафедры включена в композицию, украшенную цитатами Второзакония: в нее с двух сторон упираются арки, а по сторонам ее расположены две панели, все они покрыты цитатами из этой книги. Кафедра, таким образом, композиционно связана с основной темой Второзакония – словесами, «яже глагола Моисей всему израилю». Можно предположить, что указывая поместить кафедру в центре алтарной части храма, Петр видел себя монархом, который как Моисей будет обращаться с этой кафедры к своему народу» (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а: 108) .

Иконостас впечатляет не только своей композицией и наличием кафедры, обилием замысловатых форм и декоративных элементов, но и резными надписями, которых насчитывается более 170-ти на всех его составляющих (за исключением живописи): золоченых колоннах, панелях, арках, навершиях. Включение надписей в архитектурную конструкцию являлось, по-видимому, одним из основополагающих принципов работы Зарудного. Это хорошо видно на примере сохранившихся его произведений – церкви архангела Гавриила в Москве (центральным мотивом в убранстве фасада является раскрытая книга с четкими текстами в ней, и еще множество надписей включены в пространство лепных медальонов фасада) и иконостаса Петропавловского собора в Петербурге, где надписи являются такой же важной составляющей программы иконостаса, как и скульптуры, и иконописные образы (Рисунок 42).

Тот же принцип работы с текстом прослеживается и в ревельском иконостасе: надписи здесь являются частью композиции, концепции и идеологической программы. Источники надписей – библейские песни, Утреня, Литургия, вечерня, Богородичные и Господские службы (на Успение и Благовещение, Вознесение).

С позиции человека, стоящего перед солеёй, легче всего читаются тексты, помещенные на уровне местного ряда икон. Именно на надписях местного ряда мы сосредоточим основное наше внимание, пытаясь понять, какое место занимают они в идейной программе иконостаса, и в чем состоит принцип отбора именно этих цитат.

Самые крупные надписи расположены на боковых вратах каждого из приделов. Здесь изображены Архангелы: Михаил, попирающий адского зверя (врата в жертвенник) и Уриил (дьяконские врата) (Рисунок 43, Рисунок 44).

Над Архангелом Михаилом и в Петропавловском, и в Преображенском приделе развивается лента с псаломской цитатой (Пс. 33:8): «Ополчится Ангел Господень окрест боящихся его». Этот стих входит в состав 5 кафизмы, читаемой во время богослужения. В Петровскую эпоху, однако, функция этого стиха в богослужебной практике становится шире благодаря Полтавской службе. В Полтавской службе данный стих вошел в стихиры на стиховне, прославлявшие победу над шведами: «Иже древле посла Ангела своего, и поби полки ассирийския, сей и ныне Господь сил не стерпе наругания Свейскаго, на Российскую державу, посла Ангела своего, иже ополчися окрест боящихся его <курсив наш, – М.С.> и разгна вся полки противных, Российскому же роду спасение и безсмертную славу содела» (Служба благодарственная 1709: 15 об.).^[177]177. Приведенные «стихиры на стиховне» занимали особое место в Полтавской службе, поскольку завершали ее первую часть – вечерню. Т.е. в службе псаломский стих помещен в контекст – исторический. Оставаясь в рамках сакрального текста, цитата выполняет теперь не только литургическую, но и историческую функцию, отсылая к значимому событию современности, представленному в ряду библейских аналогий.

В иконостасе Зарудного прослеживается закономерность, хорошо нам знакомая и по проповедям о. Стефана (Яворского): литургические тексты не ограничиваются здесь только «литургическим» значением и прочтением.

Рассмотрим Архангела Михаила в Преображенском приделе. Архангел попирает ногами странного зверя;^[178]178. Как указывает Димитрий Ростовский, Архангел Михаил должен быть изображен «топчущу ногама Люцифера, левицею держащ ветвь финичную зеленую, десницею же копие» (Димитрий Ростовский 1700: 179–179 об.). под ним помещена надпись: «на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия». Это – цитата из 90 псалма (Пс. 90:13), который, как мы помним, читался не только во время богослужения^[179]179. 90 псалом читается на богослужении 6-го часа, когда вспоминается распятие Христа., но и при нападении врагов. И хотя, согласно толкованию Афанасия Великого, под видами животных в псалме изображены сатанинские силы, для современников Петра «лев» и «змей» олицетворяли Швецию и Порту – главных военных соперников (что на языке эмблемы, как мы знаем, постоянно обыгрывалось в триумфальных вратах, фейерверках и проповедях). В 1718 г., т.е. тогда же, когда начинается строительство иконостаса, эту цитату использует и о. Гавриил (Бужинский), желая военных побед Петру в своем предисловии к переводу «Европейской истории» Пуффендора^[180]180. Перевод «Гистории Европейской» Самуила Пуффендора был выполнен Бужинским по указу Петра к возвращению Петра из-за границы в 1717 г. Напечатан в Петербургской типографии в 1718 г. в количестве 600 экземпляров (Панегирическая литература 1979: 84).: «Да везде, противляющыеся тебе враги твоя даст <Господь, – М.С.> ти победити, на аспида и василиска да наступиши, и поперши лва и змия» (Панегирическая литература 1979: 85). В тексте о. Гавриила оригинальная цитата несколько изменена, благодаря чему исходные псаломские слова – «на аспида и василиска наступиши» – превращаются в своего рода призыв: «да наступиши…», что в 1718 г. обретало особую актуальность в связи с готовившимися переговорами о прекращении со Швецией войны и заключением «всеполезного мира».

В контексте побед над Швецией должна быть прочтена и другая надпись, появляющаяся в изображении Архангела Михаила: в левой руке архангел держит щит, в центре которого – Андреевский крест (крест фактически упирается в шею зверя). На кромке щита вырезаны слова из 1-го стиха 67 псалма: «и да бежат от лица Его». Щит, как и лик Архангела, запечатлен в профиль, и поэтому зрителю открывается только правая половина щита и, следовательно, только часть цитаты, которая в полном виде должна выглядеть как: «и да бежат от лица Его ненавидящие Его»> (Пс. 67: 1). Эти слова входили в молитву Честному кресту, читавшейся при нападении врагов вместе с 90 псалмом, и в данной функции составляли текстовое единство с рассмотренной выше цитатой – «на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия». Вместе с тем, начиная с 1709 г., цитата из 67 псалма имела, как и в предыдущем примере, военно-панегирический контекст: ее использовал о. Феофан (Прокопович) в своей первой проповеди на Полтавскую победу, в описании бегства шведов с поля боя. Обращаясь к Петру и трансформируя библейский стих, о. Феофан констатировал: «бежат от лица твоего ненавидящие тебе» (Прокопович 1961: 35).

Таким образом, надписи, окружающие архангела Михаила в иконостасе, позволяют говорить о тщательной и продуманной работе автора программы иконостаса по отбору текстов.^[181]181. Вопрос об авторе программы иконостаса требует отдельного подробного изучения. В настоящий момент этой темой занимается Е.А. Погосян, изучая материалы архивных документов, переписку И. Зарудного с А. Меншиковым. На данном этапе исследования есть все основания полагать, что авторство программы иконостаса принадлежит Ивану Зарудному. Надеемся, что результатом исследования будет подробная реконструкция авторского замысла, а также иконографической и идеологической программ иконостаса. Псаломские цитаты сгруппированы не только по тематическому, но и по функциональному принципу: стихи из разных псалмов являются частью одной молитвы, и, вместе с тем, принадлежат единому панегирическому контексту. Для зрителя Петровской эпохи все эти новые сюжеты и «прочтения» не замещали исконный смысл библейской цитаты, но дополняли его, побуждая видеть в событиях современности живые примеры священной истории, продолжающейся здесь и сейчас. Литургическая и идеологическая функции библейской цитаты выступали в тесной взаимосвязи, такая же закономерность проявлялась и в отношении живописного образа. Именно поэтому не только тексты, окружавшие архангела, но и само его изображение, и изображение зверя, которого он попирает, предлагали зрителю Петровской эпохи несколько вариантов «прочтений».

Так, в Полтавской службе и особенно подробно в Синаксаре, написанном к ней, битва со шведами была представлена как битва Архангела Михаила с апокалипсическим зверем. Для такой аналогии панегиристы находили и календарное совпадение: Полтавская победа пришлась на понедельник – «ангельский» день, как было особо отмечено составителями программы триумфальных врат 1709 г.: «Со небес же поставихом архангела Михаила со вои небесными, молния ниспущающа на лва свейскаго. Знаменующи, яко в день ангельский, в понедельник, защищением и помощию архангела Михаила, хранителя здравию пресветлаго монарха нашего, оубиен бысть искусством его воинства швед» (Тюхменева 2005: 218).

Календарный контекст, связанный с архангельским днем, был значим и при создании нашего иконостаса.^[182]182. Подробно о календарном контексте «переосвящения» храма: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011, 91. В то время, когда храм принадлежал шведам, он носил имя архангела Михаила, чей праздник по лютеранскому календарю приходился на 29 сентября. Именно в этот день в 1710 г. Ревель был взят русскими войсками. Такое календарное совпадение не могло пройти не замеченным для царя и его приближенных, ведь православные праздники архангела Михаила приходятся на совсем другие даты (6 сентября и 8 ноября). Связь капитуляции Ревеля с 29-м сентября была в том, что архангел не защитил город в этот день, и «лютеранский» праздник не случился. Благодаря календарному контексту становится понятно, почему именно данный лютеранский храм был превращен в православную церковь: это был важный символический жест, – шведы потеряли не только город, но и покровительство св. Михаила (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011: 91). Отметим, что в православном иконостасе изображение архангела Михаила на боковых вратах не является чем-то исключительным. Но в нашем случае мы можем говорить о том, что это была не просто дань традиции, но – через Полтавскую службу – намек на войну со шведами, и через календарный контекст – напоминание о взятии Ревеля.

Рассмотрим зверя под ногами Архангела. Ни в том, ни в другом приделе его изображение не соответствует образу «аспида», «василиска», «льва» или «змия». Дьявол представлен в иконостасе в двух обличиях – в виде зверя с окровавленной пастью (Петро-Павловский придел) и в виде вепря (Преображенский придел). Здесь создатели иконостаса следуют цитате из 79-го псалма (Пс. 79: 14–15), которая также была использована в Службе на Полтавскую победу: «…не дал еси вепрю от дубравы озобати, и уединенному дивому поясти винограда <…> егоже насади десница Твоя» (Служба благодарственная 1709: 33 об.). В Службе эти два зверя представляют Карла XII (дивый, или дикий зверь, – лев^[183]183. В этой связи показательно описание триумфальных врат 1709 г., где с «закоровавленной» пастью представлен «свейский лев»: «Празднуем и мы <…>, побеждена видящее лютейшаго лва свейскаго, иже толь дерзновенно на Российское государство и на нас всех разшири рот свой, закровавленный кровию неповинных» (Тюхменева 2005: 211) ) и Мазепу (вепрь).^[184]184. Как и в проповеди о. Стефана (Яворского) на Новый 1706 г., в одном из эпизодов Полтавской службы «дивые звери» являются обобщенным образом всех врагов русской Церкви: «Радуйся Богом насажденный новый винограде Господень святая церкви <…> яко сохрани невридима от всех зверей дивиих, исходящих от нырищ своих на поядание и попрание твое» (Служба благодарственная 1709: 34). В иконостасе, который создавался для лютеранского города, почти через десять лет после Полтавы, вепрь уже не был связан с Мазепой. Изображение вепря могло пониматься как лютеранство (именно с вепрем из 79-го псалма сравнивался Мартин Лютер в Папской булле, составленной в ответ на его знаменитые 95 тезисов). На то, что дьявол в Ревеле должен быть побежден в двух ипостасях, не только в ипостаси Карла XII, но и Лютера, указывает фигура второго архангела, который изображен на дьяконских дверях обоих приделов – Уриила. Согласно толкованию Димитрия Ростовского, «Уриил сияние сый огня Божественнаго, просветитель есть потемненных» (Димитрий Ростовский 1700: 176 об.). В контексте проповедей митрополита Стефана, «потемненные», которых следует просветить, очевидно, лютеранское население завоеванного города (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011: 93). Такому пониманию образа вторит и надпись над Уриилом в обоих приделах – неполный библейский стих «Разумевайте языци» (Ис. 8, 10). Полная форма этого стиха – «С нами Бог! Разумейте языцы и покаряйтеся, яко с нами Бог» – звучала более воинственно и, очевидно, именно поэтому повторялась неоднократно в самых разных панегириках петровской эпохи – от триумфальных врат до проповедей.

Один из самых ранних примеров такого использования цитаты – программа триумфальных врат 1704 г., составленная на первые крупные победы Петра в Прибалтике – взятие Нарвы и Дерпта.^[185]185. Программа была написана Иосифом Туробойским и называлась «Преславное торжество свободителя Ливонии». Во вступительной части программы разъяснялся смысл полученных Россией побед – «праведное отмщение» шведам, осуществленное через Петра самим Господом за «Ижорскую землю <…> неправедне от прегордаго хищника льва свейскаго похищеную» (Панегирическая литература 1979: 151). Стихом из Исаии Швеция, как и все остальные потенциальные враги, призывалась к смирению и покорности: «Услышите сия вси языцы, разумейте и покарятеся яко с нами Бог, даровавый нам толь храбраго и мужественнаго монарха», и тут же – авторское предостережение в духе псалма – «Убойтеся врази!» (Панегирическая литература 1979: 151). В 1705 г. этот же библейский стих, но уже в стихотворном переложении использует Черниговский Архиепископ Иоанн (Максимович), предрекая Петру новые победы вселенского масштаба: «Ему же (Петру) вси земнии цари поклонятся, / И поработять языци и вси убоятся. / Россия же возгласит з своими синами: / Разумейте языци, яко Бог есть с нами» (Там же 56). И наконец, с 1709 г., полная цитата из Исаии звучит регулярно как в Полтавской службе, так и в проповедях, посвященных Полтавской победе.^[186]186. Например, в «Слове похвальном о преславной над войсками свейскими победе» 1709 г. Феофана Прокоповича: «И ныне нам приличествует возглашати: услышите сия вси языци, внушите, вси живущии по вселенной! С нами Бог! Разумейте, языци, и покаряйтеся, яко с нами Бог»; в слове 1717 г. на годовщину Полтавской победы, в заключительном пассаже: «С нами Бог, разумейте, языци, и покаряйтеся, яко с нами Бог» (Прокопович 1961: 36, 59). В Полтавской службе эта же цитата появляется в одном из заключительных эпизодов: «С нами Бог, разумейте языцы, и покаряйтеся, яко с нами Бог, и более безумно не дерзайте, аще бо паки возможете, и паки побеждени будете, яко с нами Богъ» (Служба благодарственная 1709: 41-41 об.) В иконостасе неполная форма цитаты отчасти смягчала ее агрессивный пафос. Вместе с тем, эта неполнота предполагала полную «реконструкцию» библейского стиха (со всеми панегирическими и историческими нюансами), т.е. реконструкцию, которую «зритель-современник» мог и должен был с легкостью осуществить.

Текст, расположенный в подножии Архангелов, – «Господь крепость людем своим даст» (Пс.28.11), – встречается и в Полтавской службе как иллюстрация Божьего покровительства России и грядущих благ. В иконостасе этот стих повторен четыре раза, а на колонне в Преображенском приделе помещена его вторая часть: «Господь благословит люди своя миром» (Пс. 28:11). Эти слова звучали не только в Полтавской службе, в том же фрагменте, что и первая часть стиха^[187]187. Последний прокимен Полтавской службы: «Господь крепость людем своим даст, Господь благословит люди своя миром» (Служба благодарственная 1709: 45)., но и в слове Гавриила Бужинского на победу у Гангута^[188]188. «Господь, помощник ваш, благословит вас и люди своя миром» (Панегирическая литература 1979: 233). «Слово» было произнесено обер-иеромонахом русского флота Гавриилом Бужинским в пятую годовщину гангутской победы, летом 1719 г., на острове Ламеланд «на корабли Ингермоландии, егда корабли были на якорях» (Там же). . Подобных «цитатных» совпадений и отсылок к другим актуальным, но не являющимися первоисточниками текстам, в иконостасе множество.^[189]189. Например, псаломский стих, расположенный на колонне Петропавловского придела: «Благословенъ Гдь Бг҃ъ моі научааі руце моі на ополченіе» (Пс. 143:1), повторялся несколько раз в Полтавской службе. во фрагментах благодарения Бога (Служба благодарственная 1709: 2), в проповеди Феофана Прокоповича на Полтавскую победу (Прокопович 1961: 37.) К евангельской цитате «Благословен Господь Бог Израилев» (Лука, 1:68) (ее видим в Петропавловском приделе на колонне рядом с арх. Михаилом) обращался Феофан Прокопович в проповеди на Полтавскую победу (Прокопович 1961: 59). Наконец, последний комплекс цитат – песнь Пресвятой Богородицы из первой главы Евангелия от Луки. Эта песнь «процитирована» в иконостасе отдельными стихами, помещенными на колонны: «яко сотвори мне величие Сильный, и свято имя Его» (Лк.1:49), «Сотвори державу мышцею своею» (Лк. 1:51), «Низложи сильныя со престол и вознесе смиренныя» (Лк. 1:52). В 1709 г. к словам из песни Пресвятой Богородицы обращается Феофан Прокопович в заключительном эпизоде «Слова» на Полтавскую победу. Весь эпизод написан как благодарственная песнь Богу от лица победителей и представляет собой компиляцию библейских цитат. Исходная цитата Евангелия, – «яко сотвори мне величие Сильный, и свято имя Его», – в данном эпизоде изменена за счет подмены местоимения, так, что благодарственная песнь Богородицы трансформируется у о. Феофана (Прокоповича) в благодарственную песнь торжествующего воинства и народа: «сотвори с нами величие Сильный, и свято имя Его». В аналогичный контекст – благодарения от лица победителей –строки из песни Богородицы помещены и в Полтавской службе: «Сотвори державу мышцею своею, низложи бо сильныя со престол, и вознесе смиренныя Бог Израилев: в нихже посети нас восток с высоты, и направил ны есть на путь мира» (Служба благодарственная 1709: 39 об.).

Отметим, что в нескольких случаях схожий принцип работает также на уровне скульптуры и иконографии. Например, изображение тетраграмматона на уровне страстного чина икон (Рисунок 45).

Здесь надпись הוה‎ («Яхве»), выполненная на иврите, сразу же обращает на себя внимание благодаря размеру и местоположению в композиционном центре обоих приделов (она находится на той же вертикали, что и Царские врата). Изображение тетраграмматона вторит в иконостасе Зарудного ветхозаветной тематике Царских врат^[190]190. О ветхозаветных сюжетах Царских врат подробно: Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011, 83-88., но, вместе с тем, соотносится с панегирическими сюжетами, разработанными по случаю первых побед Петра на эстонской земле. В уже упоминавшейся нами программе триумфальных врат 1704 г. «Преславное торжество свободителя Ливонии» имеется любопытное описание «фрамуги» (верхней панели триумфальных врат): «написахом свобожденныя городы ливонския поклоняющыяся имени Божию, еврейски написанному и благодарящыя о свобождении своем чрез его царское пресветлое величество и храбрых его воинов. Среде же клейма написахом: «О всех сих <т.е. о взятых городах, – М.С.> единому Богу благодарение» (Панегирическая литература 1979: 179).

Имя Божие, которому должны, согласно программе врат, поклониться и Ливонские города, и благодарный их завоеватель, из временной триумфальной арки перемещается в «вечное» пространство иконостаса. Память о событии, военной победе, запечатлена в сакральном образе. Другой похожий пример отражения в иконографии военных побед – Икона Богоматери из местного ряда Петропавловского придела. Святые, предстоящие здесь Богородице, это – Исаакий Далматский, в день памяти которого родился Петр I, и Самсоний Странноприимец – святой, в день памяти которого была одержана главная победа Петра I над шведами – Полтавская победа (Рисунок 46).

Одной из центральных тем цитатного коллажа, расположенного в верхнем регистре иконостаса, является тема Исхода. Здесь Зарудный разместил 10 пространных цитат из Второзакония, которые могут быть прочтены как связный текст в виде подборки заповедей и заветов, обращенных к Израилю. Приведем в этой связи довольно объемный отрывок из уже составленного в нашей совместной статье описания этого материала: «Смысл этого цитатного коллажа можно передать следующим образом: научитесь бояться Господа, и он возлюбит, благословит и умножит плод ваш; взыщите Господа от всего сердца и души, и он даст вам жребий избранного народа; обратитесь умом к единому Господу, и он наведет трепет и страх на супротивные страны. Не случайно, конечно же, страх Божий, обращение к Господу умом, и, наконец, вера от всего сердца и души должны привести избранный народ к военным победам: иконостас Зарудного отсылал зрителя, как мы уже отмечали, к победам Петра. Обилие цитат из Второзакония указывает на то, что Второзаконие в целом является своеобразным ключом для понимания исторического значения иконостаса, то есть тех аллюзий на современные события, которые тут присутствуют. <…> Использование в иконостасе Второзакония, вместо уже ставшего традиционным для описания Северной войны Исхода, давало аналогии Петр – Моисей дополнительное новое значение. Моисей во Второзаконии, подойдя, наконец, к земле обетованной, устанавливает «закон», исполнение которого даст возможность Израилю владеть землями, которые Господь с клятвою обещал дать их отцам (Втор: 1:8). Только при исполнении этого закона данная по обету земля (в нашем случае Ревель и Эстляндия) останется в наследственном владении. Именно вокруг сюжета Второзакония формируется в конце 1710-х гг. петровская идеология обладания вновь приобретенными землями» (Погосян, Сморжевских-Смирнова 2011-а: 108).

Имеется в ревельском иконостасе и прямое упоминание побед Петра. Это – пространная надпись-посвящение, помещенная вдоль нижнего карниза Петропавловского придела: «Петру Алексеевичу несравненному и всесветнаго благочестия цесарю во обладание пресветлыя его даровавшему победы на супротивныя Шведы Императору Первому Державы Всероссийския и прочим и при Благочестивейшей ЕВ Цесареве Екатерине Алексеевне Всероссийской <…> устроися храм <…> сей же алтарь святых верховных апостолов Петра и Павла в тезоименитство». Петр I, таким образом, снова представлен как император (напомним, что формальное поднесение императорского титула состоится только в 1721 г.), а его супруга представлена как Цесарева (изображение св. Екатерины, святой патронессы «цесаревы», помещено сразу под кафедрой). «Слова “во обладание <…> императору” передают центральную идею иконостаса: Петру-императору, победителю врагов и учредителю храмов, правителю и верховному иерею, который призван установить истинный закон (конечно же, православный) Всевышний передает во обладание иконостас, обновленную церковь и завоеванные земли в наследственное обладание» (Погосян, Сморжевских 2011: 111).

Многие цитаты, помещенные в иконостас, к 1718 году становятся своего рода «общим местом» в многочисленных военных панегириках Петровской эпохи – проповедях на военные победы, триумфальных вратах и фейерверках, театральных постановках. В данном панегирическом контексте тексты иконостаса оказываются формой репрезентации исторических событий Северной войны и обретают актуальное политическое и панегирическое звучание.

Точно также, как происходит это со всеми библейскими текстами в военных панегириках Петровского времени, тексты иконостаса участвуют в написании актуальной истории. У каждой такой цитаты уже есть свой «новейший контекст», связанный с конкретными событиями современности и легко узнаваемый благодаря дублированию одних и тех же сюжетов разными жанрами. Одной из ведущих тем в этом цитатном коллаже становится тема завоевания «язы̀ков» и «супротивных стран», над которыми Господь дарует победы «своему избранному народу». Наряду с церковными проповедями и Полтавской службой, иконостас Зарудного в полной мере воплощает эти идеи и, вместе с тем, становится еще одной формой военного панегирика, не только существующего в сакральном пространстве, но и в значительной степени это пространство организующего.

<< Содержание      Заключение >>